Брат Квинтен склонился над карнизом:
– Чистый срез. Как будто кто-то одним ударом перерубил крепеж чем-то острым. Как странно…
Я лично ничего странного не видел. Этот «кто-то» носит драную соломенную шляпу, и его серп – очень острая штука.
Я не всегда понимаю Пугало.
Порой его темная ирония к месту, но частенько «шутки» одушевленного ставят в тупик. У него свой, только ему понятный юмор, где запросто можно ущипнуть магистра стражей за ягодицу, а потом посмотреть, как она бесится. Это лишь один случай, но за год, что мы путешествуем вместе, их накопилось немало.
Я давно решил для себя, что Пугало – одушевленный настроения. В один день оно и пальцем не пошевелит, чтобы вытащить меня из неприятностей, а в другой потащит у себя на закорках или уведет за собой погоню.
Прямо сейчас страшила, точно воробушек, сидел на крыше церкви, свесив вниз ноги. Увидев, что я смотрю на него, оно приподняло шляпу, приветствуя меня, – маленькая темная фигурка на фоне ослепительно-белой вершины Монте-Розы.
Братские корпуса – два серых шестиэтажных здания, из-за узких окон кажущиеся неприступными, встретили меня мрачной тишиной. Яцзек поднялся по ступенькам, вошел в узкий коридор с серым арочным потолком. На входе не было двери, поэтому здесь гулял холодный ветер, волнующий пламя немногочисленных факелов, воткнутых в стальные скобы.
Келья умершего монаха была одной из самых последних на этаже. Возле входа в нее, прислоненные к серой стене, стояли носилки. Я вошел в узкое, темное, несмотря на начало дня, помещение, где на маленьком столике ровным пламенем горели несколько свечей. Осмотрелся.
Здесь было почти так же холодно, как на улице, пахло соломой и сыростью. Я отметил про себя прибитые книжные полки, грубо сделанное распятие, жесткий топчан возле узкого окошка-бойницы.
На столе лежала раскрытая книга, и я прочитал запись на полях: «Ложимся подобно колосьям под серпом жнеца». Я невольно подумал о Пугале и спросил у брата Яцзека:
– А где петля?
Тот указал на скобу в стене:
– Он привязал ее там, но братья уже сняли.
Скоба была слишком низко. Самоубийце пришлось затянуть веревку на шее, а затем отклониться назад, чтобы она передавила ему горло.
– Надо много желания, чтобы задушить себя таким способом. – Я посмотрел на лежащее на топчане тело, накрытое серым груботканым полотнищем.
– Тем страшнее его грех.
Я подошел к мертвому, откинул в сторону тряпку, внимательно изучая отекшее лицо, синие губы, выкаченные глаза, кровоподтек от веревки на тонкой шее. Смерть сделала брата Инчика еще более испуганным и несчастным, чем когда я видел его в последний раз.
– Что вы делаете? – спросил брат Яцзек, когда я стал рассматривать руки самоубийцы.
– То, что попросил брат-управитель. Свою работу.
Затем я осмотрел голову монаха и шею.
– Нашли что-нибудь?
– Нет, – ровным