– Люди говорят, выпускать никого не будут, а у моего брата в Ростове жена с детьми, как он туда вернется? Вам-то хорошо, – обратилась она почему-то к полицейскому, – вас на вертолетах в Турцию увезут, а народ что будет делать?
– Я здесь при чем? – вспылил тот, раздувая полные щеки. – Турция здесь при чем? Место свое знай, женщина. Как шайтан, вскочила здесь, слюнями брызгаешь!
– Чего вы боитесь? – закричал ей бежевый.
– Закрытых боюсь!
Каменнолицый замигал правым глазом:
– Это люди смуты дискредитируют ислам…
– А они говорят, что вы и все Духовное управление дискредитирует, – снова вклинился губастый юноша.
Все разом заголосили.
Шамиль вышел в жаркий коридор и поводил плечами, как бы желая отогнать происходящее. Потом достал телефон и потыкал в кнопки, но дядя Алихан не отвечал. Набрал своему другу Арипу, который работал в Москве, но и Арип был недоступен. Из конференц-зала раздавались многоголосые крики, среди которых особенно выделялся хриплый бас Шарапудина Мурадовича.
Постояв в нерешительности, Шамиль вышел на улицу. Ничего как будто не изменилось. Сначала он взглянул на узкий перекресток, где сигналили громоздкие маршруточные такси, потом на смеющихся девушек, толпящихся у входа в нелепое стеклянное здание со множеством модных вывесок, потом на палатку «Хлеб», откуда высовывалась чья-то повязанная косынкой голова. Голова кричала что-то голоногим мальчишкам, бегущим в сторону обклеенного завлекательными афишами деревянного забора, окружавшего замороженную стройку. За забором слышались счастливые крики купальщиков, плещущихся в огромной дождевой луже на месте выкопанного и недостроенного фундамента. Через дорогу от редакции пестрели нарядные частные коттеджи и кривые белые домики, на одном из которых кто-то вывел углем «Продаю муку».
Шамиль повернул за угол, туда, где под навесом сидела разморенная солнцем женщина и продавала квас. Купил большой пластиковый стакан за несколько десятирублевых монет и зашагал в сторону выжженной клумбы. Недалеко от клумбы росла чахлая акация, бросая на разноцветную тротуарную плитку редкую тень.
Он присел под акацией, на исписанную черным маркером скамейку, глотнул квасу и задумчиво уставился прямо перед собой. Несмотря на жару, на улице было людно и шумно. Из маленьких кофеен доносилась визгливая музыка вперемежку с жужжанием бензопилы, возбужденными криками прохожих и стрекотом степной саранчи. Шамиль снова набрал дяде Алихану и снова безрезультатно. «Что это я на измены сел?» – спросил он сам себя и выпрямился.
Возвращаться в редакцию не хотелось, тем более что вскоре должна наклюнуться нормальная работа. Омаргаджи говорил ему, что узнает про какое-то хорошее место в суде. Шамиль допил квас большими глотками, смял пластиковый стаканчик и, не найдя, куда его бросить, оставил лежать на скамейке. Захотелось увидеться с Омаргаджи тотчас же. Он встал и побрел в сторону моря, где в старых, пропахших деревянной