«У жены – паралич, слава Богу – временный: эмболия (закупорка кровеносного сосуда) в мозгу, связанная вообще с болезнью сердца (4 года назад у нее) и перерождением сосудов, происшедшая внезапно и беспричинно (по докторам): „Может – быть, а может – и никогда не быть: у нее – случилось“. В просторечии именуется: „удар нервный“ (=мозговой), по словам медиков»[9] – Розанов дальше, все убыстряясь, описывает и сам удар, и свою любовь, и свою «тайну»:
«Пили кофе: поперхнулась. Я чтобы „дать прокашляться“ вышел (она нередко „поперхается“). Вбегает бонна: „В.В., войдите в столовую – я не знаю, что такое с В.Д.“. Варя – сидит, молчит и смотрит по сторонам. „Что с тобой, Варя? Варя, что ты? Откашлянись“. Молчит. Спокойная, вялая.
В ужасе бегу к Шуре (старшая дочь, от 1 мужа): „Шура, с мамой что-то случилось“ (она накануне с 5 детьми приехала из Полтавской губернии). С воплем и выпученными глазами она вскакивает с постели („потягивалась“ с дороги) и кидается в столовую. То же: „Мама, что с тобой“, – и молчание.
Мы уверены (абсолютно), что крошка стала в горле и она задыхается, умирает.
Прошли как смерть 30 минут; к швейцару – „за доктором“, к телефону, по знакомым врачам: „Никто еще не вернулся с дачи“ или „уже уехали на практику“. „Боже, помоги, Боже, что делать. Боже, да Боже же: как Ты не поможешь“. Тащит швейцар (умный) с улицы 2-х докторов, и 1, „запасного жиденка“ удалось „застать дома“ (по телефону): все – жиды. „УВЕРЯЕМ вас, что проход в горле у нее свободен… Но у нее что-то с рукой“. Да: видя, что „задыхается“ мы схватили ее под руки и тащим-волочим в детскую (светлая и большая, лучшая комната). Не идет сама. „Ну вот, как умирает“. Сняли юбки, кофту, в сорочке. Раскрыли окно-балкон.
Доктора: „У нее произошла без сомнения эмболия, закупорка кровеносного сосуда в мозгу“. Я был рад: „Значит, сейчас не умрет“… Можно думать, бороться. Страдание, но не смерть.
И когда прошли дни…
Да: прошла великая смута о Боге. Она все велела молиться. Да сам хотел. Молюсь, и сам не знаю кому? Как! Молиться так нужно: а „прежние мысли“ – куда же их деть, нельзя обратить в „нерожденные“. Шура (старшая дочь) говорит: „Папочка, какой же у Вас ужас в душе, если вы почти сатанинством называете все то, чему «вообще молятся» и в то же время вот теперь имеете помолиться туда же“. – „Отрекитесь, папочка!“. „Перестаньте писать“…
– Да, Шурочка: но я ничего не понимаю.
„Не понимаю“ – ужасная смута в душе, из которой не могу выбраться. Не „не хочу“, а не могу.
Сам