в монастырь, то об этом скоро узнала вся братия. На ужин собрались все, за исключением только двоих. Казначей сказал: „Как только отужинаем, я пойду за отцом игуменом и приглашу его в трапезу. И как только он войдет, упадем ему в ноги и попросим прощения“. Но я, не дожидаясь прихода к себе отца казначея, направился в трапезу, где заканчивали молитву. При входе моем в трапезу казначей упал мне в ноги и стал просить прощения, и прочие братия то же намеревалась сделать. На это я заметил им, что кланяться мне не нужно, и просил их успокоиться. В трапезе стало тихо. Тут сказал я следующее: „Отцы и братия! Какая у нас случилась внезапная буря и ударил гром, так что все мы растерялись и пришли в недоумение. Я тоже недоумеваю от такой неожиданности. В чем же дело? Может быть, подумаете, что виноваты в этом казначей, или эконом, или отец Алексий, ибо о них я упомянул третьего дня в трапезе? Но нет, виноваты не они, а враг рода человеческого: он вмешался в наше мирное житие и возмутил всех нас. Хотя он и ранее понемногу возмущал: то гнев наведет, то вражду вызовет среди братии, недавно отца духовника расстроил, и он хотел убежать на Валаам. Но это ничего, без этого не обойдешься. В этой временной жизни мы, как в телеге, едем: то на камешек колесом наедешь, то на кочку попадешь, а иной раз и в ухаб въедешь так, что камилавка на голове встряхнется. Но враг очень искусен в духовной брани и, как опытный воин в бою, старается прежде всего поразить начальника, чтобы расстроить его подчиненных. Так случилось и у нас. Враг поразил мое сердце печалью, унынием и тоской о Валааме, моей духовной родине. Там, думал я, есть духовные старцы, с которыми очень хорошо можно поделиться в скорбную минуту; там удобнее проводить иноческую духовную жизнь, ибо в этих отношениях Валаам мне известен хорошо. Вот и стал я подумывать, как бы туда ускользнуть, а к этому еще прибавились кое-какие неприятности, и я решил ехать. Но вы оказали мне любовь и расположение и просите меня остаться. Я остаюсь ради вас, мне вас жалко, и свои интересы я не соблюдаю: живу просто и стараюсь по возможности нести ваши немощи. Денег не коплю, да и зачем эту обузу брать себе на душу: монах-сребролюбец не верит в Божий промысл. Недавно взял у отца казначея 300 финских марок на расходы, вот и все мои деньги“.
Затем я спросил: „Отец Анатолий здесь?“ Он стоял в коридоре и ответил: „Здесь“. – „За оскорбление духовника публично, – сказал я ему, – проси у него и прощение публично“. На это Анатолий сказал: „Извиняюсь“. Я опять заметил ему: „Не ‘извиняюсь’, а иди поклонись ему и скажи: ‘Прости ради Бога’“. Он не идет. Тогда другие иноки сказали: „Притащите его сюда“. Отец Леонид стал тащить, но он крепко уперся, отец Леонид отпустил его. В это время духовник сказал во всеуслышание: „Святые отцы, отец Анатолий не хочет смириться, выслать его вон из монастыря“. Тут я возразил: „На этот раз простим, а если впредь повторится его грубость, тогда вышлем его вон из монастыря, как негодного человека, чтобы и других не заражал. Еще я слышал, как он хвалился: ‘Если вздумают меня выслать, тогда пусть обеспечат средствами’. Да я тебя обеспечу! Старичок ты, что ли, сам зарабатывай, есть кого
