Переходя к новой теме, мы вступаем в круг совершенно иных закономерностей организации «диалога культур». «Немецкий мир» испокон веков начинался поблизости, почти по соседству: ливонская граница была стародавней еще для «мужей новгородцев». Напротив, французы жили где-то на западном краю Европы, до которого надобно было, как говорится, скакать три года. Отсюда возникшее в коллективном сознании россиян почти шоковое состояние, когда французский император со своей «великой армией» вдруг объявился почти ниоткуда на западных рубежах нашей страны в 1812 году.
Сразу же после основания Петербурга в нем появилось достаточно многочисленное и сплоченное немецкое население, которое с течением времени лишь укрепляло свои позиции. Особы царствующего дома взяли себе за правило выбирать жен из числа юных принцесс германских княжеств. Немецкие карьеристы обсели доходные места Петербурга, с неизменным успехом оттесняя от них природных русских. Заведя разговор о мещанах русского происхождения, наш выдающийся критик XIX века вынужден был признать: «Петербургский немец более их туземец петербургский»3. С течением времени в окрестностях нашего города появились даже немецкие сельскохозяйственные колонии4. В итоге на приневских землях была в миниатюре воспроизведена стратификация немецкого общества в целом.
В противоположность этому, у нас всегда было очень немного выходцев из Франции или таких стран, как Бельгия, Люксембург, Швейцария, большая или меньшая часть жителей которых говорили по-французски. В значительной части то были посланцы французской «империи мод», развлечений и удовольствий, которая в свое время диктовала привычки и вкусы членам «приличного общества» едва ли не всей Европы. Любой образованный дворянин «золотого века» российской культуры был практически двуязычен – так что французы имели все основания дать одной из широко задуманных выставок, посвященных трехсотлетию Петербурга, эффектное название «Париж-Санкт-Петербург (1800-1830): Когда Россия говорила по-французски» (“Paris-Saint-Pétersbourg (1800-1830), quand la Russie parlait français”)5.
Императрица Екатерина II, поднявшая государство российское к вершинам могущества, была немкой по крови, родному языку и воспитанию. Но изображение основателя города, которого у нас еще при жизни стали почитать почти что как полубога, она заказала французскому скульптору, который к тому времени уже снискал известность на своей родине.
Приехав на берега Невы, Этьен-Морис Фальконе испытал прилив чистого вдохновения и создал монумент, поразивший умы современников и потомства. Поставленная на одной из главных площадей Петербурга – «императорском форуме», как стали недавно писать – статуя «Медного всадника» на диком «Гром-камне» придала мощный импульс воображению русских писателей и визионеров, создавших свой «миф Петербурга» и сама стала его зримым воплощением.
Кстати сказать, к 300-летию со дня основания Петербурга Представительство Европейской комиссии в России открыло в нашем городе так называемый «Европейский маршрут». Замысел его состоял в том, чтобы представитель каждой из стран, входящих в Европейский Союз, действуя при участии Администрации Петербурга, выбрал в городе один памятник, здание или какое-либо историческое место из числа тех, что с наибольшей полнотой воплотили в себе как дух этой нации, так и ее вклад в культуру «невской столицы». Так и составился план «Европейского маршрута» в Санкт-Петербурге6.
Автору довелось провести одну из первых экскурсий по этому, новому для нас маршруту для участников VI Международного философско-культурологического конгресса, который был проведен в нашем городе под эгидой ЮНЕСКО осенью юбилейного 2003 года. Помнится, представители разных европейских народов с живым интересом отнеслись к тому, что будет их представлять на «Европейском маршруте».
Исторические справки, равно как критические замечания звучали почти беспрерывно. Но когда наш автобус повернул с набережной к «Медному всаднику» – а именно его Франция выбрала в качестве своего представителя на «Европейском маршруте» – голоса на мгновение утихли, а дискуссии прекратились. Действительно, трудно представить себе пример более полного единения двух культурных традиций, который имел бы сравнимое продолжение и в символическом пространстве!7
Завершая вводное сопоставление вклада французов и немцев в культуру нашего города – а оно представляется нам не менее плодотворным, чем привычное для отечественной традиции «прение Москвы с Питером» – нужно заметить, что «петербургская империя» вступила в смертельную схватку с германским милитаризмом в союзе с державами Антанты и истощила в этой войне свои силы. Верность этой «entente cordiale»8 и душевное сострадание к тяготам, которые переносил народ союзной Франции, в свою очередь