Она мало что поняла из речей кузнеца, но щедрый оказался дядька Упырь, не пожалел для нее железа.
– Дяденька, – робея, спросила она, – а что это за железо? Не бывает такого… Его из руды достают, оно полезным должно быть. А это железо… какое-то неправильное, черное оно.
– Соль земли это, – назидательно просветил ее кузнец. – Врачует она меня и всякого пришельца.
– А это как?
– Вот, вижу я перед собой дуру – и понимаю: умный я, и дуру из тебя я сделал, потому что умнее – и сразу легко мне. И другие увидят, кто перед ними стоит.
– А я?
– А от тебя у человека не убыло, и то хорошо. Ведь если все умные будут, как узнать, кто умнее? Мы с тобой как два полюса, – растолковал кузнец, – один отрицательный, другой положительный. Я положительный, ты отрицательная. Смотрят на нас и сразу видят, кто живет правильно, а кто неправедно. Я – пример для подражания, люди равнение на меня берут, а ты – убожество и членовредительство, для людей ты – горе горькое и лихо неподъемное.
– Но ведь соль делает землю пустынею, – возмутилась Манька до глубины души. – Разве возможна радость, когда никакое дерево на земле не вырастет?
Кузнец поперхнулся слюной, и Манька вдруг заметила, как подозрение и тревога застыли где-то там, за его лицом. Он смотрел на нее с подозрительным прищуром, и так пристально, будто пронизывал насквозь. А еще показалось ей, будто под его лицом еще одно – серое, страшное, хищное, и то, второе, напугало ее до дрожи.
– Знаю болезнь твою – гордыня имя ее, – осудил ее кузнец за любознательность. – А ведь пьяная мать родила тебя, отец назвал отродьем падали. Смирилась бы, несла свой крест с покорностью – и открылись бы тебе, Маня, многие пороки твои, но вижу, нет пользы от слов, одержима грехом – и не останавливаю. Что ж, твоя участь мне ведома, не сама идешь – бесы ведут. Бесы – ни хорошо, ни плохо. До добра еще никого не довели, но супротив хорошего человека не устоят и вреда ему не причинят, потому что бесы эти твои.
– А есть что-то хорошее в ваших предсказаниях? – скептически хмыкнула она.
– Есть. Для души твоей есть. Там, Маня, – загадочно предрек кузнец, ткнув пальцем в небо, – обретаются души, а не люди. И воздастся каждой по делам ее. Душа твоя велика, но ты мала, чтобы вместить дела ее и быть ей опорою. И когда упокоишься Небесами, войдет она, душа твоя, в Царствие Божье чистая и убеленная, а ты пожалеешь, что радела о сокровищах на земле, где моль и ржа подъедают и воры подкапывают.
– Да как что-то на небе собрать? – изумилась она. – Если вы про порядочность, про честность и все такое, то сохранила я от юности своей. Но результата не видно.
– Вот и я о том… – презрительно фыркнул кузнец. – Пришли к тебе разбойники, и в одну ночь осталась без штанов, а то богатство, которое на небо положено, никто не унесет, но все видят. Богатство возвышает человека, да не каждый знает, где и как его сеять, – Упыреев постучал каменным кулаком по ее лбу. – На небе его сеют, Маня, на