Лиля, дочь Ларисы. Ксения Славур

домашнего вращения, исключительно, чтобы добрать недополученных впечатлений. Обычно это случалось зимой, когда многие проявления жизни замирают. Весна рождала почки и бутончики на ее подоконниках, кошка беременела и можно было смело утверждать, что до следующего октября Лариса Ивановна не вспомнит о театре. Хотя, если заходила речь о тех или иных постановках, ее замечания отличалась тонкостью и всякий понимал, что перед ним искушенный театрал и взыскательный зритель. Она давала здравые рекомендации, спрашивала, каких впечатлений и какого настроения ищет зритель, метко аттестовывала постановки того или иного режиссера и безошибочно указывала спектакли, которые удовлетворят потребности именно этого зрителя. Немного поговорив с взыскующим прекрасного, она приходила к каким-то своим выводам и одним советовала сначала освежить в памяти пьесу и прочитать ее, другим – идти с незамутненным сознанием без каких-либо ожиданий и просто получать удовольствие, третьим – абстрагироваться от канонов и удивить самого себя новым прочтением произведения. И никто никогда не был разочарован ее советом.

      На работу она непременно приносила пироги, закрутки, прочие вкусности и все знали, что в «обеденной» обязательно найдется, чем перекусить. Коллеги в возрасте ее любили, потому что она всегда говорила на нейтральные темы, никогда никого не осуждала, никого не сравнивала с собой или с другими и несла в себе мир. Вообще, своим присутствием она очень стабилизировала пространство, гасила сплетни и колкости и давала коллективу поликлиники прочный стержень. Хоть кто-то в бурлящих страстях их небольшого общества не злословил, не заводил романов, не расходился-сходился со второй половинкой, не делал абортов, не стрелял денег до получки, не сдавал родителей в дом престарелых или отсылал в деревню, не ругался за льготы, не подначивал и не подсиживал других, не сплетничал, не отпрашивался через день пораньше уйти домой и прочее. Хоть кто-то!

      Она украшала доску почета столько лет, что исчезновение ее фотографии для коллег могло означать только одно – Лариса Ивановна ушла из жизни. Никто не спорил, что она добросовестный и знающий специалист. И получаемые ею премии ни у кого не вызывали ропота. И ежегодные профсоюзные путевки тоже. Если не давать их такому мастодонту как Дубровская, то кому? А то, что она не рвалась на руководящие должности, окончательно лишало ее недоброжелателей.

      Ей было уже за сорок, но выглядела она моложаво и свежо, не больше, чем на тридцать пять. Плотный молочный цвет лица и упругая кожа – такая упругая, что не ущипнешь, – вызывали вздохи всех женщин поликлиники. Морщинки вокруг глаз только-только начали закладываться и, если не искать их проекцию специально, то даже вблизи не были видны. Особенно молодой ее делали чрезвычайно белые, чистые белки, какие бывают у детей, и здоровые, блестящие волосы, не тронутые ни сединой, ни краской. Несколько сотрудниц находились в таком же возрасте, что и Лариса Ивановна, и за последнее время