утра до вечера превосходные коктейли, приходилось слышать, как вдруг ни с того ни с сего они заявляли, что не доживут до конца войны, что их сердце не выдержит, что они в одночасье умрут и не могут думать ни о чем другом. И, что самое странное, именно это с ними и происходило. Любопытная вещь! Может быть, все дело в пище, ведь теперь им приходится так плохо питаться, или, чтобы доказать свое рвение, они впрягаются в совершенно бессмысленную работу и нарушают режим, который поддерживал их до сих пор? Но я наблюдаю уже достаточное количество таких странных преждевременных смертей, преждевременных с точки зрения усопшего. Не знаю, упоминал ли я вам, что Норпуа восхищался этой войной. Но какая странная манера говорить об этом! Прежде всего, заметили ли вы, как быстро размножаются все эти новые выражения, а когда они в конце концов все же стираются от частого употребления – ибо воистину Норпуа неутомим, думаю, что смерть моей тетушки подарила ему вторую молодость, – их мгновенно заменяют другие трюизмы? Помню, когда-то вы очень забавлялись, отмечая языковые штампы, которые вдруг появлялись, какое-то время существовали, потом исчезали, все эти „тот, кто посеет ветер, пожнет бурю“, „собаки лают, караван идет“, „обеспечьте мне правильную политику, я обеспечу вам правильное финансирование, говорил барон Луи“, „существуют симптомы, которые было бы преувеличением воспринимать трагически, но их стоит воспринимать всерьез“, „работать на прусского короля“ (впрочем, как раз это выражение возродилось, ничего удивительного). А потом, увы! сколько их скончалось! И появились другие: „грязный клочок бумаги“, „империя хищников“, „знаменитая немецкая Kultur, которая проявляется в том, чтобы убивать беззащитных женщин и детей“, „победа, как говорят японцы, на стороне того, кто умеет терпеть страдания на четверть часа больше, чем другой“, „германо-туранцы“, „варварство по-научному“, „если мы хотим выиграть войну, как крепко выразился господин Ллойд Джордж“, и, наконец, все эти бесчисленные „наступательный дух войска“, „железная отвага войска“. Даже синтаксис нашего восхитительного Норпуа за время войны претерпел столь же глубокие изменения – в сторону ухудшения, – что и выпечка хлеба или работа городского транспорта. Обращали ли вы внимание, что этот замечательный человек, который намеревается представить свои желания не как желания, а как уже почти свершившийся факт, все же не осмеливается употреблять обычное будущее время, поскольку рискует быть опровергнутым ходом событий, а в качестве признака будущего времени приспособил глагол „мочь“?» Я признался господину де Шарлюсу, что не совсем понимаю, что он имеет в виду.
