– Нет, но ты все-таки подумай, – говорил Леонард девушке. – Подумай с точки зрения мухи.
– О’кей. Значит, я – муха, – отвечала девушка с хрипловатым смешком.
– Мы подбираемся к ним, словно в замедленных кадрах. С расстояния во много миллионов миль к мухам приближается мухобойка. А они: «Разбудите меня, когда мухобойка будет близко».
Заметив Мадлен, девушка сказала Леонарду:
– Секундочку.
Мадлен протянула свою карточку, девушка взяла запрос и отправилась в книгохранилище.
– Пришла за Бальзаком? – спросил Леонард.
– Да.
– На помощь, Бальзак!
Как правило, в таких случаях Мадлен не лезла за словом в карман, она могла выдать множество комментариев по поводу Бальзака. Но сейчас в голове было пусто. Она даже улыбнуться забыла – вспомнила, только когда он отвернулся.
Бетти Пейдж вернулась с книгой, подтолкнула ее к Мадлен и тут же снова переключилась на Леонарда. Он выглядел не так, как обычно на занятиях, казался более воодушевленным, наэлектризованным. Приподняв брови, как ненормальный, в стиле Джека Николсона, он сказал:
– Моя теория о мухах связана с моей теорией о том, почему с возрастом начинает казаться, будто время ускоряется.
– Ну и почему же? – спросила девушка.
– Оно пропорционально, – объяснил Леонард. – Когда тебе пять лет, ты прожил на свете каких-нибудь две тысячи дней. А к пятидесяти ты живешь уже где-то двадцать тысяч. Значит, для пятилетнего один день кажется длиннее, потому что он составляет больший процент от целого.
– Ага, ну конечно, – поддразнила его девушка, – доказал, называется.
Однако Мадлен поняла.
– Да, похоже на правду, – сказала она. – Я всегда думала, интересно, почему так.
– Это так, теория, – добавил Леонард.
Бетти Пейдж похлопала Леонарда по руке, чтобы завладеть его вниманием.
– Мухи не всегда такие быстрые, – сказала она. – Я их и раньше ловила, прямо так, руками.
– Особенно зимой, – ответил Леонард. – Я бы, наверное, вот такой мухой и был бы. Такой отмороженной зимней мухой.
У Мадлен не было подходящего повода и дальше крутиться в читальном зале отдела дополнительной литературы, так что она положила Бальзака в сумку и направилась к выходу.
В те дни, когда была семиотика, она начала одеваться по-другому. Доставала свои бриллиантовые сережки-гвоздики, зачесывала волосы, чтобы открыть уши. Стояла перед зеркалом, размышляя, способны ли очки, как у Энни Холл, передать атмосферу Новой волны. Решив, что нет, вставляла контактные линзы. Откопала битловские ботинки, купленные на распродаже в церковном подвальчике в Виналхейвене. Поднимала воротник, чаще надевала