– А ты знаешь?
– Я – знаю. Но не скажу. Ты это увидишь в моем фильме.
– Говорят, ты снял там сцену самосожжения женщин у древних руссов.
– Да, снял! – запальчиво сказал Бережковский, встал, вернулся в кабинет, подошел к музыкальному автомату и любовно огладил его. – Когда умирал рус – из тех, настоящих, которые пришли к нам из Скандинавии, – так вот, когда умирал рус, его тело сжигали так, как греки сжигали своих царей в фильме «Троя». Ты видел «Трою»?
– Я министр…
– Вот именно! – Бережковский чуть передвинул автомат и включил его шнур в розетку. – Но разница между греками и русами в том, что преданные гречанки стояли и смотрели на огонь, а преданные своим возлюбленным русиянки шли в этот огонь. Добровольно – это исторический факт! Он описан у первого иранского посла в России…
Тут вошли грузчики, внесли монтажный стол.
Не прерывая телефонного разговора, Бережковский сказал им негромко:
– Сюда, пожалуйста. Сколько с меня?
– Да сколько не жалко, – ответил грузчик.
– Жалко все, – заметил Бережковский. – Но вот триста рэ. Спасибо.
Грузчики взяли деньги и ушли.
А Бережковский сказал в телефон:
– Между прочим, клевая была история! Еще до принятия на Руси христианства один из наших князей взял у иранского шаха крупный заем на то, чтобы обратить своих подданных в ислам. Это был первый, как ты понимаешь, транш, который исчез на просторах нашей великой родины точно так, как и все последующие. Но шах – это же не Клинтон и не Камдессю, шах давал свои собственные бабки, и спустя пару лет, в 922 году, он послал в Россию некоего Ахмеда ибн Фадлана выяснить, куда делись его драхмы и тот князь, который их брал. Какой был результат, как ты думаешь?
– Ни денег, ни князя.
– Точно! Наша национальная традиция. Устойчивая в веках. Бабки берем, меняем правительство и – ни бабок, ни тех, кто их брал! Зато у каждого бывшего князя и даже у каждой бывшей княжны – свой замок на Лазурном берегу.
– Пожалуйста, без намеков.
– А что? – невинно спросил Бережковский. – У нас уже и мобильники прослушивают?
– Да ну тебя! – ответил обиженный голос, и трубка загудела гудками отбоя.
Бережковский отложил ее и, продолжая возиться с музыкальным автоматом, нажал одну кнопку… другую… третью…
«Офицеры! Россияне! Пусть свобода