– Правда? Вы обещаете?
– Я обещаю. Конечно. А сейчас…
– Я знаю. Вам нужно работать. Я не смею вас держать… Только скажите: я могу позвонить вам через неделю? Хотя бы на две минуты! Только услышать…
– Да, звоните…
– Простите меня! Я знаю, что я вас огорчила. Но поймите меня!..
– Я понимаю, понимаю. Позвоните через неделю.
– Можно, да?
– Можно. Будьте здоровы. Всего…
Нетерпеливо положив трубку, он снял с плитки закипевший кофе, налил себе в чашку. Посмотрел на портреты Гурченко, Анук Эме, Удовиченко и Софи Лорен, снял их один за другим со стены и порвал на куски.
Прошло полгода. Весна сменила зиму, лето сменило весну. В конце сентября Бережковский прилетел с юга в Москву. Он был строен, подтянут, в южном загаре и модном летнем «хаки-сафари». Студийный микроавтобус с надписью «МОСФИЛЬМ» привез его домой, следом грузчики вынесли из машины его легкий дорожный сак и тяжелый музыкальный автомат из тех, которые в США стоят во всех уличных забегаловках и пиццериях. Идя за Бережковским, понесли его в дом.
А Бережковский повел их прямиком в свою мансарду и, даже взбегая по ступенькам к двери этой мансарды, энергично говорил по мобильному:
– Старик, я покрылся загаром, как Бисмарк в Биаррице! И чувствую себя великолепно! А знаешь почему? – И грузчикам: – Сюда ставьте, к стенке. Вот так. Спасибо. Там еще монтажный стол…
– Сейчас принесем, – сказали грузчики и ушли.
А Бережковский, расхаживая по студии с телефонной трубкой в руке, раздвигал шторы, открывал окна и дверь на балкон-террасу и говорил при этом:
– Потому что я теперь сам снимаю, сам! Как режиссер! Раньше я презирал режиссеров. В конце концов, кто они такие? Это мы, драматурги, – архитекторы и авторы фильмов и пьес. А они кто? Просто подрядчики, исполнители работ. Причем чаще всего – плохие. Мне еще Фрид и Дунский – ты помнишь их? первоклассные были сценаристы! – еще они мне говорили: любой фильм – это кладбище сценария. И я все эти годы презирал режиссеров. Торчать на площадке и часами ждать, пока осветители, тупые с бодуна, поставят свет. А реквизиторы соберут реквизит. А оператор переждет тучку в небе. Да удавиться можно!.. Но! Оказывается, и Феллини, и Коппола, и Стоун были абсолютно правы, когда из сценаристов перешли в режиссеры. Это такой кайф, старик! Такой кайф! Собрать вокруг себя талантливых людей, которые работают на тебя, приносят тебе свои идеи, а ты решаешь, что брать, а что нет. Очень здорово! Теперь я понимаю вас, министров: власть вкуснее хлеба! Верно я говорю?
– Нам нечего посылать в Венецию, – ответил ему мужской голос. – Ты успеешь к фестивалю?
– Не знаю. Я не хочу спешить. Я хочу сделать фильм Бережковского. А фестивали никуда не денутся…
– Не выпендривайся, – попросил голос.
– Почему? Почему Сережа Соловьев может выпендриваться и снимать по два года, а я нет? Говорухин может выпендриваться, Абдрашитов может выпендриваться, Кончаловский и Михалков могут выпендриваться, а Бережковский не может?
– Мне сказали, ты снимаешь свою жену…
Распаковывая