– Знаешь, – сказал он ей тихо, – я хочу уехать отсюда.
– Снова в Сибирь или на Дальний Восток? – безмятежно улыбалась она, рисуя пальцем на его плече какой-то замысловатый узор.
– Совсем уехать. Из страны.
Она приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза.
– Ты шутишь?
– Нет, серьезно.
– Зачем?! – Она чувствовала, что снова летит в пропасть.
– Ну если это надо объяснять…
– Нет, не надо. Если тебе так нужно, поезжай, – сказала она, по-видимому, легко, но уже прощаясь навсегда с только что безмятежно мелькнувшим счастьем.
– Я знал, что ты меня поймешь.
– Но как же тебя выпустят? – еще цепляясь за неверную надежду, спросила она. – Это невозможно…
– Я сделаю фиктивный брак. С одной американкой.
Ее сердце снова сжалось в комочек, она застыла.
– Ну что ты, малыш! – Он пытался ее растормошить. – Что ты… Когда я как следует устроюсь там, я тебя вызову… Потерпи. – Он снова стал целовать ее похолодевшие плечи и руки.
– Нет, – сказала она устало. – Этого не будет никогда. Я не хочу ехать в Америку.
– Даже со мной?
– Я хочу спать, милый. Я очень устала.
Ночью она делала вид, что спит. Он не делал никакого вида. Он тихо и мирно спал. Иногда она смотрела на него, спящего, с грустной, прощальной лаской или просто лежала с закрытыми глазами, ни о чем не думая, легко, словно вбирала в себя и прижималась к его телу, касаясь губами того места на его теле, которое попадало в область ее губ.
Она заснула только под утро. А когда проснулась, он уже что-то рисовал.
– Не хотелось тебя будить. Ты так хорошо спала. – Он показал ей набросок, который только что сделал с нее, спящей. – Принести чай?
– Принеси.
Он молча пошел на кухню.
«Что же делать?» – думала она тоскливо и, конечно, не находила ответа.
Они выпили чай и снова легли в постель. На этот раз все было не так, как вчера. Она лежала с открытыми глазами и продолжала думать свою нескончаемую думу.
– Ты что, малыш, не хочешь? – спросил он.
Она не ответила. Потом, чтобы не обидеть его, сказала:
– Хочу. Конечно, хочу. – Она с нежностью стала тихонько целовать его лицо: глаза, брови, нос, губы, – словно прощаясь с ним навсегда, словно пытаясь запомнить его лицо, его тело, его запах на всю жизнь. И ее легкие, нежные ласки снова вызвали вчерашнюю бурю, и она не понимала, сколько же может продолжаться это вулканическое сотрясение и есть ли у него предел.
– Ты еще поживешь со мной? – спросил он, выразившись не совсем удачно, имея в виду, есть ли у нее еще свободное время, чтобы побыть подольше в Москве.
Но она вдруг оскорбилась: «Поживешь!.. Даже кошку или собаку берут на всю жизнь, а не „пожить“, а потом выбросить на помойку». И, посмотрев прямо в его темные глаза, сказала:
– Я бы хотела с тобой жить и умереть. А «пожить» – это из другой оперы.
– Как знаешь, – ответил