Теперь из его окна был виден только этот достраивающийся кабздец. Храм исчез как мираж.
Женька, конечно, понимал, что храм никуда не девался. Стоит, как и стоял. И можно к нему ходить, хоть по сто раз на дню. Да только это было совсем не то. Теперь уже не бросишь взгляд, когда сидишь и решаешь ненавистную алгебру, на купола и кресты, не утешишься покоем и надежностью вида.
В жизни нет ничего надежного.
И то, что любишь всем сердцем, как в издевку над тобой, у тебя стремятся отнять.
Топчут твою любовь, даже не подозревая о твоем существовании, топчут, потому что хотят получить свои гнилые деньги или какие-то еще поганые блага. Думают только о себе.
Но если все начнут друг друга не щадить, в первую очередь станет хуже тем самым поганцам. Только они до поры до времени этого не понимают. А потом становится поздно…
Женька негодовал, метался, задыхался в сумраке своей комнаты, лишенной света из-за новорожденного исчадия ада, который так стараются отстроить люди на земле.
Время не вылечило его рану. Боль, правда, притупилась. Впрочем, у каждого минуса есть свой плюс. Он стал ходить в храм – ничего не поделаешь, это единственное, что спасало от отчаяния. Ходил, фотографировал виды с земли, а не со своей прежней высоты. В комнате теперь старался бывать как можно реже.
Так и получалось. До поры до времени.
Однажды Женя перед сном по въевшейся нервической привычке глянул в окно… и обмлел. Он увидел домину, светящуюся разными огнями. За стеклами каждой квартиры шла своя, обособленная от других жизнь, казавшаяся прекрасной, загадочной, захватывающей. Далеко не все задергивали шторы, без стыда демонстрируя любым зевакам подробности собственной шикарной жизни.
Евгений всматривался в существование ненавистных чужаков, лишивших его привычного счастья. Постепенно привыкал. Кое-что его даже веселило, как кино без слов. В одном из окон увидел, как самозабвенно гоняет на трехколесном велике малыш лет трех. Один, что ли, в квартире? И не надоест ему! Вечный двигатель! Парень так и нарезал круги в почти пустой огроменной комнатище, похожей на зал музея: по стенам картины, диван в углу – ничего больше.
Женька, сам того от себя не ожидая, схватил камеру и сфоткал мальчишку. Маленького еще человека на фоне большого пространства. Такого счастливого, бесстрашного, беззаботного.
Ему показалось, что он вновь обрел почву под ногами. Жизнь продолжалась.
Новый дом давал огромные возможности для наблюдателя.
По утрам на балконы выходили покурить не вполне проснувшиеся богатеи, ничем не отличавшиеся в моменты восхода от обычного люда: заспанные, неумытые, некоторые с бодуна, выглядели вполне по-человечески, даже жалко порой их становилось. Вот, мол, стоят они, почесываются,