На вопрос о задаче жизни человека ответить просто: Царство Небесное. С вопросом «кто такой человек?» все сложнее.
У Гавриила Романовича Державина есть ода «Бог», в которой он попытался поэтически дать свой ответ – а по сути ответ церковный – на вопрос, кто мы такие и зачем мы здесь. Он пишет, обращаясь к Богу:
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты духов небесных
И цепь существ связал всех Мной…
Вот что такое прежде всего человек: он является связующим звеном всего мироздания. Так Сам Господь захотел, так Он сделал. И так и есть: человек соединяет собой мир видимый и мир невидимый.
Потому что человек – существо, живущее одновременно в двух мирах. Он живет в мире мыслей и идей, в мире молитв, в мире нравственности, которые не пощупаешь пальцами, – и при этом он живет в совершенно конкретном трехмерном мире, в котором есть верх и низ, право и лево. И он живет во времени. Но умом своим он вне времени и сердцем вне времени живет. Об этом – известный пассаж Державина: «Я царь – я раб – я червь – я Бог!» Я – всё, я соединяю в себе несовместимое, я велик и ничтожен.
Но откуда я, «столь чудесен», взялся?
Отколе происшел? – безвестен;
А сам собой я быть не мог.
Твое созданье я, Создатель,
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ податель,
Душа души моей и царь.
Ты есть, Ты создал меня, а значит – есть и я. Державин обрушивает атеистическую логику, потому что атеистическая логика говорит: я есть, и я придумываю богов. Нет! Ты, Господи, есть, а значит – есть и я. Коль есть Ты, то есть и человек.
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! – в бессмертие Твое.
Человек – это парадоксальное бытие. Мы о человеке можем говорить только в парадоксе. Это непонятный сам себе персонаж. Это вечная загадка для самого себя. Действительно, кто я: просто животное или – царь животных? Или я вообще не отсюда, но почему-то здесь? Это вечная проблема. На человека и нужно смотреть как на проблему – прежде всего для самого человека, как на персонаж, сам себя оценивающий, – и как на некое общепланетарное явление.
Он любим, потому что последний; любим, потому что именно он связывает собой невидимое и видимое. И ангельское существование – родное нам, потому мы и поем псалмы, поем «Аллилуиа» и говорим: «Свят Господь Саваоф» – точно так же, как серафимы и херувимы.
Но и животное всякое тоже понятно нам, потому что они – живородящие и млекопитающие или просто любящие жизнь, плавающие в водах, летающие в воздухе… Мы всех их тоже можем понять, мы можем крякать с утками по-утиному, плавать с рыбами по-рыбьи…
Мы можем в силе ума летать в воздухе