И людская кровь рекой
По клинку течёт булата!
Люди гибнут за металл,
Люди гибнут за металл!
Прошло несколько лет. Я отучился на юрфаке и стал работать по юридической специальности.
Как-то, совершая променад по центральной улице, увидел Василия, который стоял перед оперным театром, из которого его когда-то выгнали за пьянство. Оборванный, заросший, небритый и хмельной он стоял и пел арию Мефистофеля прохожим.
Перед ним на асфальте лежала замызганная шапка-ушанка, в которую прохожие, удивлённые качеством исполнения, кидали монетки.
Я подошёл к Василию, похлопал его по плечу и опустил ему в шапку червонец. Василий посмотрел на меня мутным взглядом и не узнал. Мыслями он был на сцене.
Увидев в шапке десятирублёвую бумажку, быстро дрожащей рукой сгреб деньги, сунул в карман, нахлобучил шапку на давно не мытую растрёпанную голову и побрёл в направлении винного магазина. На десять рублей в то время можно было купить три бутылки водки.
Ходили слухи, что его предки были дворянами…
Словом, алкогольную закалку и мудрость жизни я получил на том заводе шампанских вин, и тренером моим был Львович.
Сколько ему теперь? Лет, думаю, семьдесят пять – семьдесят семь.
Надеюсь, он уберёг свою печень и теперь на заслуженном тяжким трудом отдыхе попивает шампанское и вспоминает былое.
Может, даже пишет рассказы, как я.
Лёлик
Пролог
Теперь ему семьдесят лет. Он парализован после инсульта, ударившего его с год назад, и заканчивает свою бурную жизнь в хосписе, куда его поместила жена Алина Пална.
Где былая власть местного царька, где былые почести, лесть и знаки внимания, где многочисленные женщины, где почёт, где заискивающие взгляды, где его жена, сын, где его друзья…
Он одинок. Он очень одинок. И он несчастен.
Как бы вижу лежащего на кровати мочащегося под себя старика в застиранной пижаме на жёлтом от времени ветхом белье. Седые растрёпанные жидкие волосы, кустистые брови, тусклый взгляд, морщинистый заросший седой щетиной перекошенный лик, стекающая из угла рта слюна.
Тяжёлый запах смерти, исходящий от тяжело больного давно немытого тела. Табуретка у изголовья с горбушкой чёрствого хлеба, кружка с остывшим недопитым больничным чаем. При этом тело его обездвижено, а мозг работает как обычно. Говорить он не может. Он может только мычать. Самая что ни на есть его трагедия заключается в том, что такое овощное состояние может длиться и пять лет, и десять…
О чём он думает по ночам, глядя в тёмное небо через окно, лёжа в тишине? Вспоминает ли он людей, которым причинил зло в своей жизни? Вряд ли. Скорее, как человек весьма самолюбивый и эгоистичный, он с обидой вспоминает людей, которые, по его мнению, были несправедливы к нему. Думает, наверное, о жене, которая поместила его сюда, о сыне, который живёт своей жизнью и его не навещает. И, возможно, понимает, что ему нечего им сказать.
А началась эта история тридцать пять лет тому назад…
Начало
В тот 1985 год страной начал править Генеральный секретарь