Когда Питер подходит к столику, она говорит:
– Не могу поверить, что вытащила тебя сюда.
Да, кажется, она и вправду злится на него за то, что он… согласился прийти? За то, что он – относительно – процветает?
– Все нормально, – говорит он. Потому что ничего умнее просто не приходит ему в голову.
– Ты добрый человек. Заметь, я не говорю “приятный” человек. Многим кажется, что это одно и то же, а это совсем не так.
Он садится напротив нее. Бетт Райс… Сила! Коротко стриженные серебристые волосы, строгие очки в черной оправе, профиль Нефертити, идеальный пример человека на своем месте. Родилась в Бруклине в еврейской левацкой семье, встречалась (может, да – может, нет) с Брайаном Ино; Раушенберг (это хорошая история) угостил ее первой в ее жизни Диетической Колой. Рядом с Бетт Питер всегда чувствует себя дубоватым спортсменом-старшеклассником, пытающимся обаять неприступную, острую на язык девушку-интеллектуалку. Ну что можно поделать, если он родился в Милуоки?
Бетт обжигает взглядом официантку, бросает: “Кофе”, ничуть не смущаясь тем, что ее голос звучит громче, чем требуется, – идеальная блондинка образца шестидесятых, сидящая за соседним столиком, оборачивается.
– Вероятно, ты хочешь обсудить со мной очки Елены Петровой, – говорит Питер.
Она вскидывает вверх изящную руку с тремя кольцами. На одном из колец – шип, делающий его смутно похожим на орудие пытки.
– Дорогой мой, ты чудо! Но, если можно, я не буду тратить время на светскую болтовню. У меня рак груди.
Допуская такую возможность, надеялся ли он тем самым уберечь ее от этого?
– Бетт…
– Нет, нет, все нормально, меня прооперировали.
– Слава богу.
– Я хочу тебе другое сказать: я закрываю галерею. Прямо сейчас.
– О…
По лицу Бетт пробегает тень улыбки – ободряющей, чуть ли не материнской, и он вспоминает, что у нее двое сыновей. Вполне благополучных.
– Они все вырезали. Если будет рецидив, они, возможно, опять все уберут. Я не умираю. И близко нет… Но был моментик… Когда мне сообщили диагноз, я… Ты ведь знаешь, что у