– Данила! Ты и спать на Головане ляжешь? Гляди не свались!
Кто, как не Богдаш, мог заявиться с таким предупреждением?
Желвак шел от конюшен – пешком, разумеется, и уже босой.
– Слезай, сокол ясный, – насмешливо велел он. – Да осторожнее – как день в седле просидишь, ноги спервоначалу не держат, разъезжаются.
Как будто Данила сам этого не знал!
Парень соскочил наземь, да не по-простецки, как всякий умеет – проползая пузом по седлу и конскому боку, а с удалью – перекинув ногу через Голованову башку. Этому его научил Семейка, который, как положено татарину, умел на скаку и с коня на коня перескочить, и всадника, нагнав, из седла выдернуть. Вот только прав оказался Богдаш – ноги, одурев от долгого сидения враскоряку, в воздухе не сошлись вместе, как положено, и приземлился Данила кое-как, хорошо еще, что и впрямь не грохнулся. Когда по конскому боку сползаешь – этой беды нет. А ведь знал про закавыку – и для чего ему было показывать парнишке молодецкую ухватку, сам бы объяснить не смог.
Голован, сильно удивленный этой затеей, хотел было не вовремя шагнуть вперед, спасибо – Ульянка удержал. И не под уздцы, а просто положил измазанную черным руку на храп бахмату и чуть сжал пальцами с боков.
Богдаш оценил умение.
– Вот у кого учись, – посоветовал он Даниле. – Ты, детинушка, расседлай бахмата да пусти в табун, а седло на конюшню тащи. Во-он там, с краю, наших три уже пасутся.
Ульянка кивнул и повел Голована поближе к конюшням – невелика радость за версту тащить на плече пропотевшее тяжелое седло.
Богдаш с Данилой взяли чуть левее и по тропке вышли ко дворам конюхов. Там уже собралось на лавке достойное общество, ожидавшее их рассказа о путешествии. Ждал и ужин на врытом в землю под рябиной столе – жбан с березовым квасом, пироги-луковники, комья горохового сыра в миске, и, поскольку стояло Хорошево на берегу, не переводилась у конюхов рыба. Но какая – Данила сразу понять не мог, видел только поджаристые бока в миске да и саму миску оценил – на всех хватить должно…
Кривой конюх Федор, выставив это угощение, принялся задавать вопросы. Богдаш, как старший, отвечал. Данила сидел тихонько – в Хорошеве бывал он редко, из всех собравшихся знал одного лишь конюха Пахомия, да и того в последний раз видел в Москве на Масленицу и о чем с ним толковать – не знал. Однако показать, что и он не лаптем щи хлебает, в конюшенном деле смыслит, хотелось. Данила и полюбопытствовал, почему Пахомий, который приезжал за жеребцами, чтобы вести их на случку к хорошевским кобылам, занимался этим срамным делом в такую слякоть, а как дороги просохли – так и перестал.
– Да Господь с тобой! – воскликнул Пахомий. – Я уж знаю, до какого дня жеребца к кобылкам подпускать! Кому и знать, как не мне!
Все рассмеялись.
– А с чего ты, дядя, такой грамотный? – спокойно спросил Данила.
– А с того, что зовусь – Пахомий!
– Ну и что?
– А подпускать надобно до преподобного Пахомия!
– Тут уж не спутаешь, – добавил Федор. –