Ланселот попятился, залившись краской.
– Прошу прощения, – пробормотал он.
Наступила пауза. Уэбстер продолжал сверлить его взглядом. Ланселот отступил к двери.
– Э… извините… я на минутку, – промямлил он и, бочком выбравшись из комнаты, помчался наверх в полном расстройстве чувств.
– Знаешь… – начал Ланселот.
– Ну, что еще? – спросила Глэдис.
– Тебе зеркало больше не нужно?
– А что?
– Э… я подумал, – сказал Ланселот, – что мне надо бы побриться.
Девушка изумленно уставилась на него:
– Побриться? Так ты же брился всего позавчера.
– Знаю. И все-таки… то есть… ну, в знак уважения. Кот, понимаешь?
– Что – кот?
– Ну, он как бы ожидал, что я… Сказано, собственно, ничего не было, но понять было нетрудно. Вот я и подумал, что быстренько побреюсь и, может быть, переоденусь в мой синий шерстяной костюм.
– Наверное, ему пить хочется. Дай ему молока.
– Ты думаешь, можно? – сказал Ланселот с сомнением. – Понимаешь, я ведь не настолько близко с ним знаком. – Он помолчал, а потом продолжал нерешительно: – И вот что, старушка…
– А?
– Я знаю, ты не рассердишься, что я об этом упоминаю, но у тебя нос в чернильных пятнах.
– Конечно. Нос у меня всегда в чернильных пятнах.
– Ну, а ты не думаешь, если быстренько потереть кусочком пемзы?.. Ты же знаешь, как важны первые впечатления…
Глэдис выпучила на него глаза.
– Ланселот Муллинер, – заявила она, – если ты думаешь, что я обдеру себе нос до костей ради какой-то паршивой кошки…
– Ш-ш-ш! – в агонии перебил Ланселот.
– Пойду вниз, погляжу на него, – сказала Глэдис, надувшись.
Когда они вошли в студию, Уэбстер с брезгливостью созерцал иллюстрацию из «La Vie Parisienne»[3], украшавшую одну из стен. Ланселот торопливо содрал ее со стены.
Глэдис смерила Уэбстера недружелюбным взглядом:
– А, так вот этот паршивец!
– Ш-ш-ш!
– Если хочешь знать мое мнение, – сказала Глэдис, – этот кот жил чересчур вольготно. Ублажал себя, как мог. Посади-ка его на диету.
По сути, ее критика не была необоснованной. Бесспорно, во внешности Уэбстера просматривался отнюдь не просто намек на embonpoint[4]. Он обладал той благообразной упитанностью, которую мы привыкли ассоциировать с обитателями резиденций при соборах. Однако Ланселот тревожно поежился. Он так надеялся, что Глэдис произведет хорошее впечатление, а она с места в карьер принялась допускать одну бестактность за другой.
Он томился желанием объяснить Уэбстеру, что у нее просто манера такая, что в кругах богемы, где она блистает, доброжелательное подшучивание над наружностью общепринято и даже очень высоко ценится. Но было поздно.