– А…
– Ты ведь не полный кретин, Ной?
– Хотелось бы думать, что нет.
– Итак, побеседуем?
– Так мы уже, разве нет?
– Не-а, до сих пор я в основном жаловался на жизнь, это не считается. Вот, садись в одно из здешних безумных кресел. Хочешь виски? У Лонгмайров хороший бар. Что тут у нас… «Спрингбэнк» десятилетней выдержки? Нечто под названием… «Гленморанджи»? Не уверен, что правильно произношу. Ого, круто, тут вообще двадцать шесть лет выдержки. Односолодовый, что скажешь?
– Скажу, что для непенсионера ты неплохо разбираешься в виски.
– Вот, попробуй-ка.
– Что это?
– Пятнадцатилетний «Лафройг». Папин любимый.
– Ух-х!
– Заценил? Аж шерсть на груди сразу колосится, скажи?
– На вкус как жидкая лава.
– Ну ладно. Вот мы сидим, пьем, беседуем как взрослые. Теперь расскажи мне что-нибудь о себе. Только по-настоящему. А я расскажу что-нибудь о себе. Не забывай: обмен идеями.
– Слушай, Ротор. Все это как-то странно. Тебе не кажется?
– Если и так, то только потому, что мы разучились вести настоящие беседы.
– Хорошо, ладно. У меня есть друг Алан.
– Так.
– Совсем недавно мы поругались на кухне. Или не поругались, а точнее… не знаю. Я кое-что ляпнул.
– Продолжай.
– Алан мой лучший друг, и я его люблю, но иногда он задалбывает. Иногда задалбывают даже всякие мелочи, вроде их болтовни про Wilco.
– Про группу.
– Ага. И Джейк обожает Wilco, а вот Алан их ненавидит, и они стали препираться.
– Ну и? Ты любишь Wilco?
– Вообще-то, мне они безразличны. Я не склоняюсь ни на ту, ни на другую сторону, что теперь считается утраченным искусством. Типа, надо обожать или ненавидеть, иначе твое мнение не в счет. Но не все сводится к лучшему и к худшему. Не все на свете рулит или сосет, какие-то вещи просто немножко хорошие или немножко плохие, вот и всё. Но что касается Алана…
– И что?
– Ничего. Не важно.
– Все нормально, Ной. Мне можно доверять.
– Я даже слышал про тебя. У нас в округе не так много Лавлоков.
– Но ты слышал обо мне не поэтому, верно?
– Твой отец… он… в смысле… он был… известным изобретателем, да?
– Знаешь, важное свойство настоящей беседы, как мне представляется, добровольная уязвимость. Когда позволяешь идеям плыть туда, куда им хочется, даже если тебе неловко. Хочешь поговорить про моего отца – запросто. Я буду рад, Ной, буду рад оказаться беззащитным перед тобой.
– Хм. Спасибо.
– Пожалуйста.
– Так вот… о твоем отце…
– Погоди, не так быстро.
– Извини, я так понял, что ты…
– Мы обязательно поговорим о нем, но ты уклоняешься от более важной проблемы.
– Да?
– Мы говорили про твои сложности с Аланом и вдруг – бац! – перескочили на моего отца. Такова уж человеческая натура: когда подбираешься слишком близко к правде, она пугает. Но давай будем держаться