– То-то я смотрю, у нас много общего, – хитро прищурилась Марина. – Моя мама – русская дворянка со шведскими корнями, папа – из украинских цыган. Кроме того, в нашем роду были еще и татары.
– Не сочиняй, обманщица! – погрозил ей пальцем Робер.
– А вот и нет, – кокетливо нахмурилась Марина. – Прабабушка моя, удивительной, рассказывали, красоты девушка, была дочерью влиятельного муллы.
– И теперь мы оба – французы, – заключил Робер, поднес к губам Маринину руку и нежно поцеловал.
– Я – русская…
– Папа был очень талантливым скрипачом и композитором, – с гордостью рассказывал Робер. – Когда он, Аминулла Гуссейнов, сын богатого торговца из Самарканда, приехал в Москву поступать в консерваторию, то принял православие и имя Андрей. Сочинял симфонии, балеты, писал музыку по сюжетам известных литературных произведений. Те же пушкинские «Цыгане», может, слышала? Там его музыка… Через несколько месяцев после знакомства родители отправились во Францию… Жили трудно…
– Судьба всех эмигрантов, – совсем по-взрослому вздохнула Марина.
– Ну да, – согласно кивнул Робер. – Папа зарабатывал совсем немного, все время сочинял музыку, предлагал театрам, но там постоянно отказывали. Одно время ему пришлось быть тапером в кабаках. Помню, он как-то рассказывал мне о своем первом гонораре: кто-то из клиентов заведения подарил ему шоколадную скрипку. Папа пришел домой и грустно сказал: «Вот, Аня, впервые моя музыка кормит своего создателя…» Но мама все равно верила, что он гениальный музыкант… Ей тоже приходилось много работать. Играла в эмигрантских театрах, музицировала. Правда, больших успехов не достигла и поступила в модистки шляпного ателье.
А родился я… в гостинице. Да-да, в самом обыкновенном, захудалом парижском отеле. До сих пор помню его название «Отель-де-Нарм». Из-за постоянного безденежья родители сдавали меня в пансионы, которые тогда в пригороде держали семьи русских офицеров. Я этих пансионов сменил, наверное, штук десять: Версаль, Шату, Кламар, Медон…
– О, я помню, – перебила Марина, – в Медоне была детская русская школа отцов иезуитов Святого Георгия. В свое время мама там подрабатывала преподаванием танцев. И я там тоже танцевала…
– Я, к сожалению, не видел. Наверное, меня уже там не было.
– Ну, конечно! Это ведь было уже после войны…
В этот момент в дверь кто-то тихонько постучал. Марина громко сказала: «Да!», и в комнате появилась Татьяна с подносом, на котором красовался чайник и изящные фарфоровые чашечки, которыми Милица Евгеньевна разрешала пользоваться только по большим праздникам. И – о, боже! – даже блюдечки с вишневым