В кармане ожил мобильник.
Антон хмыкнул: я же говорил! Оттолкнулся, выезжая из-под машины на слесарском лежаке.
В адресной книге Марина была переименована из Малышки в Бывшую. От теплого и нежного прозвища к холодной констатации факта.
– Алло?
– Привет, Антон.
– Здравствуй. – Он вытер тряпкой чумазую щеку.
– Не мешаю?
– Мешаешь, – не стал околесничать он. Перехватил взгляд Глебыча, губами проартикулировал: «Жена». – Заказов до черта. Зашиваемся просто.
– Ты можешь приехать?
– Я же сказал…
– Да, слышала. Но это важно.
«Важнее альковных и секретеров?» – про себя съязвил Антон, но произносить вслух колкость не стал. Они ни шатко ни валко налаживали контакт – ради Ани, естественно. Учились беседовать без криков и взаимных оскорблений. Сарказм сейчас не уместен.
– Что стряслось? – спросил он, вставая.
– С Анькой неладно.
Сердце заколотилось учащенно под комбинезоном.
– Что с ней?
– Приезжай.
– Марина, твою… – Он скрипнул зубами. Взял себя в руки. – Что с моей дочерью?
– Нормально все. Но ты должен приехать, – она выдержала паузу и добавила: – Пожалуйста.
– Ладно. Ладно, черт.
Высоцкий пел про кривые зеркала, отражающие волчий оскал. Глебыч выключил пилу.
– Мужик. – Антон потоптался. – Надо отлучиться.
– Сдурел? А работать кто будет?
– Я все сделаю. Дочь… заболела, не знаю…
– Ага. То дочь, то запой. Тоха, у меня ведь тоже дети, шестеро, и все кушать хотят.
У холостого Глебыча не было детей, и напускная суровость не вводила Антона в заблуждение.
– Я на часок. Туда и обратно. «Вольву» возьму.
– Не убивай меня, Тох. В налоговую завтра сдаваться.
Антон снял с крючка ключи.
– Щас приеду, брат. Седан вылечу и налогами займусь. Лады?
– Да какие же лады? – Глебыч кричал в спину уходящего Антона, перекрикивал Высоцкого. – Разоримся, к чертовой матери!
В пасмурном небе патрулировали грачи. Черными крестами сопровождали несущийся автомобиль. Антон раздраженно отстукивал пальцами по рулевому колесу.
Четырнадцать лет брака – подумать только! Им было по двадцать с копейками лет. На свадебных фотографиях Антон бравирует густой шевелюрой. Морду отъел – не то, что сейчас – впавшие щеки в седой щетине, поредевшая шевелюра. Скоро придется сбривать под ноль: залысины ползут ото лба вверх. Марина на снимках в роскошном платье – и не скажешь, что сама шила ночами. Денег тогда не было совсем, деньги позже пришли, а с ними – разлад. Марина внешне изменилась мало. Такая же худенькая, тонкокостная. Другие, родив, дурнели, полнели, а она словно расцвела после тридцати.
Покойная