Путешественник. Гэри Дженнингс

– даже во сне я помнил свой печальный опыт с кунжутным маслом, – что залитый солнцем сад тотчас же превратился в заросший кустарником коридор дворца, в котором я догонял танцующую девушку, чье лицо было лицом госпожи Иларии. Однако когда она сделала пируэт и исчезла в комнате, а я последовал за Иларией в единственную дверь и настиг ее там, лицо женщины вдруг постарело, покрылось наростами, пятнами и седой рыжей бородой, напоминавшей лишайник. Низким мужским голосом она сказала: «Шолом алейхем!» Теперь я уже был не в покоях дворца или же в спальне караван-сарая, но в темной тесной камере тюрьмы Вулкано в Венеции. Старый Мордехай Картафило вопросил:

      – О впадающий в заблуждение, неужели ты никогда не уразумеешь, что красота кровожадна и убийственна? – И дал мне съесть квадратик белого печенья.

      Оно оказалось таким сухим, что у меня запершило в горле. Затем я почувствовал тошноту. Позыв на рвоту был таким сильным, что я проснулся – на этот раз уже по-настоящему – в комнате караван-сарая и обнаружил, что тошнота мне вовсе не приснилась. Очевидно, баранина, которой мы поужинали, оказалась несвежей, поскольку я чувствовал себя почти больным. Я выполз из-под одеяла и как был, босой и раздетый, помчался в непроглядной тьме по коридору в маленькую заднюю комнатку с дыркой в земле. Я наклонился над ней; мне было слишком плохо, чтобы отшатнуться от зловония или испугаться, что демон-джинн может подняться из глубин и схватить меня. По возможности бесшумно я извергнул из себя зловонную зеленую массу, и на глазах у меня выступили слезы. Постепенно дыхание восстановилось, и я спокойным шагом отправился обратно. Проходя по коридору мимо двери, ведущей в комнату, которую отвели для дяди, я услышал какое-то бормотание.

      Как раз в этот момент голова у меня закружилась, я привалился к стене и прислушался к шуму. Вот странно: частично он состоял из храпа моего дядюшки, а частично из слов, произносимых тихим шепотом. Я удивился, как это он может храпеть и говорить одновременно, и прислушался более внимательно. Слова произносили на фарси, поэтому я не все понимал. Но потом кто-то вдруг заговорил громко и удивленно, и я четко разобрал:

      – Чеснок? Неверные притворяются купцами, но у них с собой лишь никудышный чеснок?

      Я дотронулся до двери, которая оказалась незапертой. Дверь отворилась легко и совершенно бесшумно. Внутри двигался маленький огонек, и когда я пригляделся, то смог разглядеть, что это была слабая лампа в руке Красы Божественной Луны, а сам он нагнулся над седельными вьючниками дяди, сложенными в углу комнаты. Хозяин, по-видимому, искал, что у нас можно украсть: он открыл вьюки, обнаружил драгоценные стебли шафрана, но по ошибке принял их за чеснок.

      Я был скорее удивлен, чем рассержен, поэтому придержал язык; мне хотелось посмотреть, что он будет делать дальше.

      Все еще продолжая бормотать и высказывать вслух предположения, что неверный, возможно, взял кошелек и по-настоящему ценные вещи с собой в постель, старик робко приблизился к кровати и свободной рукой принялся тщательно