Мысли мешались, скакали испуганными зайцами – слишком много нового, неведомого прежде для княжича, сегодня открыл ему отец. Всеслав словно стоял перед отверстой бездной, на дне которой был ответ – кто он и что должен в жизни совершить.
Дверь снова отворилась, просунулась голова в чёрном монашеском клобуке. Лицо его при виде Всеслава скривилось, монах открыл было рот, но наткнулся на вмиг оледенелый взгляд княжича и захлопнул дверь.
– Ждут, вороны, – процедил неприязненно Всеслав. – Не терпится…
Полоцкий князь Брячислав умер в ту же ночь. Умер тихо, почти не приходя в память.
В тайну своего рождения Всеслав поверил сразу. И во всё иное – тоже. Не стал бы князь Брячислав врать своему сыну и наследнику на смертном ложе. Не в его духе, да и незачем.
Епископ Мина настаивал похоронить князя Брячислава в построенном им же соборе Святой Софии. Семиглавая пятинефная белокаменная громада высилась на Замковой горе над городом, и правильно и достойно было бы похоронить князя, построившего собор, прямо под полом того же собора, хоть и недостроенного.
Правильно. Достойно. По-христиански.
Но Всеслав отказал.
Воля отца была для него, вестимо, святее воли епископа и христианского обычая – тем паче, чужого для него самого обычая. А Брячислав ясно завещал схоронить его по старинному кривскому обычаю, в кургане за городовой стеной, меж двумя городами, им построенными – Полоцком и Брячиславлем. Рядом с курганами славных предков – прадеда Рогволода, сыновей Рогволодовых, Витослава с Буривоем, бабки Рогнеды, отца Изяслава, матери, Гостивиты.
Единственное, на чём смог настоять епископ – отпеть князя в церкви (начатое Брячиславом строительство собора так и не было ещё завершено, и отпевали князя в деревянной церкви в Детинце).
Проститься со своим князем пришёл весь Полоцк – только совсем малые детишки да немощные старики остались дома. Площадь меж церковью и княжьим теремом запрудило народом. Стояла тишь, только беспокойные весенние птицы изредка подавали голос на кровлях терема и церкви.
На красном крыльце терема показались вои с белодубовой колодой на плечах, и над площадью встал плач, тут же заглушённый птичьим гамом – галки и грачи взвились в небо и реяли над толпой беспокойной чёрной стаей.
Дубовая колода плыла в толпе, раздвигая людей, словно корабль воду, видны были только непокрытые бритые чубатые головы несущих колоду воев, да чётко выделялось над краем колоды и белым саваном худое остроносое лицо покойного князя. Следом за колодой шла княжна Берислава, и Всеслав поддерживал её под руку – ноги сестру почти не держали, и если бы не братня помощь, неведомо, и устояла ли бы она.
Уже в церкви, когда колоду с телом князя, дождав до конца прощания и прикрыв такой же дубовой кровлей, понесли к выходу, чтобы на площади погрузить на сани и отвезти к заготовленной за городовой стеной могиле, князь остро ощутил на себе