Неожиданно комиссар сцепил зубы и прижал руку с наганом к правому предплечью.
– Вы ранены?
– У-гу… Наши далеко?
– Не очень.
– Дорогу знаешь?
– Конечно.
– Пошли.
Мы шли медленно. Комиссар то и дело останавливался, оглядывался назад, прислушивался.
– Здесь никого нет! – успокоил его я.
– Нельзя терять классовое чутье и бдительность!
Вдруг он остановился, сошел с тропинки и лег за кустом орешника.
– Живо сюда! – выпалил он скороговоркой.
Я прижался к земле рядом с комиссаром. Было тихо, только ветки потрескивали на ветру.
– Никого же нет? – прошептал я.
– Никого?! – Он ехидно скривил губы.
Я напряг слух. С левой стороны действительно надвигался какой-то невнятный шум. Потом раздалось ржание коней.
Где-то недалеко запели песню. Несколько зычных глоток. Пели они не под шаг.
– Казаки! – шепнул комиссар.
…Из-за лесу блещут копия мечей.
Это сотня казаков-лихачей.
Э-ге-гей! Жги! Коли! Руби!
Это сотня казаков-лихачей.
Комиссар ловил языком травинку, щекотавшую ему нос. Он смотрел на нее с такой ненавистью, словно в этой травинке видел всех своих прошлых и будущих врагов. А казаки задиристо продолжали.
…Впереди наш командир удалой,
Он скомандывал: «Робя-аты, все за мной!»
Э-ге-гей эгей! Жги! Коли! Руби!
Он скомандывал: «Робя-аты, все за мной!»
Комиссару наконец удалось поймать ртом травинку. Он подтянул ее языком к зубам, потом прикусил ее и чуть-чуть приподнял голову. Травинка натянулась, как струна, но не отрывалась. Тогда он еще выше приподнял голову. По травинке на землю сбежала капелька крови. Ижев дотронулся пальцем до рта. Палец был в крови. Травинка резанула нижнюю губу по самой середке. Комиссар чертыхнулся, сплюнул кровью. Отпущенная травинка, обмякшая и вялая, легла на землю. А песня еще продолжалась, но теперь она не приближалась, а уже отдалялась от того места, где мы прятались.
…Ня баимся мы ня пуль и ня снаряд,
Разобьем мы весь буден-ноский отряд!
Э-ге-гей эгей! Жги! Коли! Руби!
Разобьем мы весь буден-ноский отряд!
Песня затихла. Казаки пересекли наш путь где-то метрах в пятидесяти от нас, но из-за густого кустарника и деревьев мы их не увидели. Только конское ржание, песня и топот копыт.
– У, гады! – прохрипел комиссар, сжимая наган. – Будь они поближе, попели бы у меня на том свете! Штук пять бы уложил, а там уже и погибать не жаль!
– Бессмысленно, – сказал я негромко. – Мы правильно сделали. Лучше сейчас их отпустить, а потом, когда нас будет больше, разбить их наголову.
– Потом?! –