Однако оценки были для него не главным. Пинкуса увлекала поэзия, он писал любовные стихи или пьесы, стал сооснователем литературного журнала. Он считал себя великим романтиком, но при этом очень любил мамочку и очень старался ей угодить.
У мамы Гуди было шестеро детей, пятеро мальчиков и девочка, каждый умен и упорен. Лиззи была уверенной в себе умной женщиной, ожидавшей от своих детей великих достижений – и не устававшей им это повторять. «Все мои мысли и чувства были безоговорочно отданы тем, кто мне дорог, и счастье их было единственной наградой, которую я просила, – писала она в воспоминаниях. – И так я жила всегда – надеясь, молясь, служа, любя, – потому что только сильные свободны».
Как-то летом, когда отец снова остался без работы, Гуди написал матери, что думает отложить образование и вместо того найти работу для заработка. В недатированном письме он четко изложил все за и против, явно ища одобрения матери любому своему решению. «Мама! – писал он. – Есть мечты, исполнения которых мы дожидаемся долго. Если слишком откладывать, они теряют жизнеспособность – как подземный ключ, что напрасно ищет выхода и пересыхает у самого истока, не в силах выплеснуть наружу свою свежесть». Далее он цитировал стихотворение Лонгфелло «Деревенский кузнец» и продолжал: «Успешный человек – для меня это не тот, кто стал богатым, и даже не тот, кто сделал себе громкое имя. Слава – еще не успех. Успешный человек – тот, кто проходит через “и труд, и радость, и печаль”[23] с чистой совестью и открытым сердцем».
Как-то раз в свой выпускной год Пинкус приехал домой – семья опять переехала, на сей раз в Вайнленд, штат Нью-Джерси, – и нашел там нового обитателя: восхитительную молодую женщину, маленькую, темноволосую, с карими глазами и выдающейся горбинкой на выдающемся носу. Ее звали Элизабет Ноткин. Разорвав помолвку со студентом-медиком в Монреале, Лиззи (так называли ее окружающие) переехала в Соединенные Штаты, чтобы стать социальным работником в Национальном совете еврейских женщин. На время обучения она поселилась у Пинкусов.
Сыновья Пинкусов никогда не видели никого похожего на Лиззи, кто ругался бы, пил и непрерывно курил сигареты «Филип Моррис». Она держалась с заносчивой самоуверенностью нью-йоркской интеллектуалки, а не дочери владельца монреальской матрасной фабрики.
Одна дальняя родственница вспоминала, как при встрече с Лиззи небрежно поздоровалась:
– Привет, Лиззи,