Служанка плюхнулась на стул, а Люси уселась ей на колени.
– А что это было, Тибаи?
– А ты не догадалась? – Она улыбнулась. – Личинки ос!
Люси прыснула в ладошку. Она первый раз в жизни ела насекомых, никогда родители ей этого не разрешали, даже в дни праздников. Няня настойчиво повторила:
– Ты ведь никому не скажешь, правда же?
Потом она убрала со стола и разрезала спелую-преспелую папайю. Ее черные семена напоминали маленькие шарики для игры в марбл.
– Если ты их помоешь, можешь с ними поиграть, – сказала Тибаи.
Она нарезала плод дольками, достала сахар, ваниль; распустила масло на дне кастрюли. Перед окном завис колибри.
– Слушай, а давай поиграем?
Няня ничего не ответила, только откинула длинные черные волосы назад.
– Но ведь сегодня же мой день рождения!
– Я уже выбросила семечки, Люси.
– Да не в это. Давай в полицейского и вора?
– Кто будет полицейским, а кто вором?
– Да как всегда. Я – полицейский, ты – вор.
Оранжевые дольки обжаривались в сахаре. Тибаи помешала лопаточкой в кастрюле. Люси не обращала внимания на аромат жженого сахара, окутывающий кухню, она была настороже. Ее няня постоянно применяла одну и ту же тактику: с невинным видом изображая, что полностью погружена в свои занятия, внезапно атаковала. Люси напряженно следила за ее спиной, таящей молчаливую угрозу. Сейчас или позже? Но когда Тибаи внезапно оказалась к ней лицом, она все равно подпрыгнула от неожиданности.
Воздух разрезала белокурая молния. Растрепанные волосы, развевающаяся юбка и уже семь лет с самого утра. «Держи вора!» – кричала она, хохоча. Коридор наполнился пронзительным визгом, в воздухе мелькали босые пятки, Тибаи почти рядом, «Тебе меня не поймать!» – и внезапно хлопнула дверь в гостиную.
– Люси! – резкий окрик отца мгновенно остановил ее. Она оцепенела от страха.
– Папа…
– Замолчи.
Он встал с кресла, положил газету на журнальный столик.
– А вы что здесь?
Тибаи склонила голову. Рассыпалась в извинениях, пятясь, удалилась. Люси попыталась ускользнуть за ней.
– Нет уж, останься, погоди минуту.
Длинные худые пальцы прочертили дорожки по ее затылку.
– Мона? – отрывисто бросил он в сторону комнаты. Нежный голос ответил ему:
– Да, дорогой, что случилось?
Андре пожал плечами:
– Да тут твоя дочь.
Розовые, как раковинки, с тщательным маникюром, ногти Моны сияли в полуденном свете. Ясными голубыми глазами она глядела на дочь, удивляясь в душе, как тут она такая стоит сама отдельно от нее, со своим собственным телом и своим собственным разумом, которые до этого так долго были ее телом и ее разумом, плотью от плоти ее, кровью от крови, – и так и не могла уложить в голове такое загадочное явление, происходящее и с ней