Прошло месяца три с момента облегчительного отъезда табора заокеанских гостей. Я уже начал забывать об этой странной компашке, как вдруг на мой адрес пришла огромная посылка с симпатичным фетровым флагом, украшенным эмблемой американского клуба, полусотней значков для рядовых членов, кипой проспектов и прочей пустопорожней макулатурой. Бесконечные шеренги сытых, довольных лиц, оснащенных рабочей улыбкой, смотрели на меня, как бы призывая на пустующее место в цветном каталоге профессионального оптимизма. Изучив содержимое, я понял, что в Америку никто никого звать не собирается, но зато требуют какие-то отчеты о работе в течение последних месяцев. Более того, в коробке лежала еще одна красочная бумажка с загадочным названием Invoice. Подтянутые на помощь знатоки английского объяснили: за все присланное и так бережно упакованное оптимисты требуют с меня каких-то жалких двести восемьдесят долларов. «Так вот откуда у них неиссякаемый источник этого оптимизма! Ну, это уже хамство!» – подумал я и, повесив изумительный флаг на офисной стенке, а значки раздав женщинам и детям, выкинул на помойку все остальное.
Ничего хоть сколь-нибудь стоящего мне больше уже не присылали, зато еще через пару месяцев пришел новый инвойс, содержащий все те же двести восемьдесят долларов и штраф за несвоевременную оплату – плюс сто сорок. Кроме того, в прилагающейся записке меня отчитали за жадность и напугали исключением из партии, тьфу, клуба. Тут наши однобокие отношения совершенно разладились, и за следующими счетами на почту я уже не ходил. Возможно, они так и поступают до сих пор и достигли небывалых сумм.
Вот так и вышло, что, потеряв только начавший зарождаться оптимизм и надолго расставшись с верой в бескорыстное добро, я одновременно получил пост президента Санкт-Петербургского клуба оптимистов, каковым до сих пор себя искренне считаю.
Михалыч
В начале девяностых Бутин и я создали хозрасчетное предприятие. Бутин, как инициатор, стал генеральным директором, а я, как реальный инженер, занял должность главного инженера. Собственно, больше никого и не было.
Такое положение вещей нас быстро перестало устраивать, ведь некем было руководить, а руководить хотелось. Вскоре Бутин привел уволенного с «Русского дизеля» мужика пенсионного возраста, одетого в костюм из пятидесятых, бывшую когда-то белой рубаху и коротенький ярко-алый галстук на резиночке. Подчеркивали торжество момента нагуталиненные зимние ботинки, хотя на дворе стояло лето. По этому портрету можно было многое рассказать