«Что же это, – думал я, ощущая скорее смутную тревогу, чем радость от счастливой перемены в своей судьбе, – куда еду? Зачем? Даша идет сейчас на работу, идет одна, а не под руку со мной, как было заведено у нас с нею. А я? А эти коротышки-ноги Чижика-Пыжика? А выпяченная губа у него, а усы, похожие на вытертую зубную щетку? Этого я хотел? Неизвестности и людей рядом с собой, которые, может статься, будут мне неприятны, как этот проныра Чуков? И как далеко меня занесет к таким людям? Надолго ли?»
Но машина все набирала скорость, и город уже скрылся далеко позади, за синими лесополосами, в блеклом утреннем мареве. Больше молчали, и только изредка Мартынчук, не поворачивая головы, перекидывался фразой-другой то с водителем, то с Чуковым – и снова замолкал, глядя перед собой на укатанную подмороженную дорогу. И это его право молчать, когда не хочется говорить, и то, что сказанное им меня не касалось, как будто не было такового в салоне, вместе с облегчением (не надо поддакивать, отвечать на вопросы, изображать то, чем ты не есть на самом деле) напрягало странной неопределенностью. Кто я в этой компании? Все тот же маленький человек? Значит, ступенька не подняла вверх, я все там же, иллюзии гроша ломаного не стоят? Неправда, – тотчас пытался возражать себе я, – все переменилось, и в скором времени я познаю эти перемены. Надо только немного обождать, совсем немного, самую малость…
За размышлениями я не заметил, как мы оказались в Приозерске. Я уже был здесь когда-то, и все, что запомнилось с той поры, – несколько длинных извилистых улиц, одноэтажные домики, рукотворный ставок, поглотивший русло речушки Роставица, и большая гоголевская лужа перед недостроенным административным зданием, в которой деловито бродили жирные злые гуси.
На перекрестке свернули налево, к одноэтажному домику на холме, – то была прокуратура района.
«Ну вот, Евгений Николаевич, ваше хозяйство, – обратился к самому себе я – на «вы» и с почтением. – Не бог весть что, однако же…»
С черного хода торжественная процессия проследовала в мой будущий кабинет – через коридор и крохотную канцелярию. По пути из распахнутых дверей высовывались и исчезали какие-то лица, в канцелярии от пишущей машинки поднялась секретарь-машинистка и проводила входящих темными, округлившимися от волнения глазами. Ускользая от ее всполошенных глаз, я увел взгляд ей за спину, на окно, и мимоходом разглядел внутренний дворик и какую-то женщину, полощущую в ведре тряпку у водопроводного крана.
«Техничка», – механически определил я и тотчас о ней забыл.
В кабинете за письменным столом сидел худой, сморщенный, смуглый человек, цветом кожи напоминавший обгоревшего на солнце пирата-испанца из какого-то голливудского кинофильма.
– С приездом! – сказал он, подчеркнуто округляя слова с буквой «о», и стал боком выбираться из-за стола, как если бы освобождал занятое на время место. – Добрый день, Богдан Васильевич! – раскланялся он с Мартынчуком, затем по очереди