Приоткрытый рот и звуки сдавленного дыхания—рыдания, как далекое эхо вопля, влажные, ликующие глаза, гордо закинутая назад голова и даже встопорщенный завиток на макушке, – все вдруг приобрело смысл иной, недетской решимости. Решимости мужской воли. Всё в нем страстно выражало радость исполнения этой воли: «Возьми, это тебе… Тебе, моя добрая бабушка. От меня. С Новым годом!».
Бабушка взяла конфеты, наклонилась к Славе и поцеловала его в щеку.
На мгновение жар-птица на коробке вспыхнула и все залилось светом: старый комод, Слава, ситец бабушкиного халата, костюм моей Снегурочки…
И красивая женщина с яблоком.
Белый теплоход
Тихая и усталая. Сегодня она выкрашена в голубовато-пепельный. Этот цвет придает ей глубину. Но это только кажется. Я-то знаю: Ласковка – речка мелководная. Не речка, даже. Так, речушка. Когда мне было лет шесть, я так же, как и теперь, смотрел на нее из окна. Смотрел и ждал, когда мимо проплывет большой, белый корабль, как тот, что на фотографии. Хорошо ее помню. На ней – улыбающийся отец с раскинутыми в стороны руками. За его спиной высится теплоход. По трапу поднимаются люди: смешная вереница муравьев, которые карабкаются вверх со своей нехитрой муравьиной поклажей. Из белой трубы змеится черный дым, разводами врезаясь в серое, безразличное небо.
Я глядел на ту фотографию и был в безопасности. Все мои страхи, надуманные и нелепые, но от того не менее пугающие, исчезали до времени. Казалось, пока теплоход вот так стоит, пока он, заполненный до самой трубы пассажирами-муравьями, еще не уплыл в неизвестные страны, мне ничего не угрожает. Тепло летнего дня каким-то образом передавалось мне, бережно согревало, вызывало приятное волнение. Пока фотография была со мной, я был защищен. И я знал это наверняка.
Неотразимый, убедительно красивый, белый теплоход. Или улыбка отца? Даже, наверное, не улыбка, нет. Руки. Да, руки, пародирующие откинутый на плечи ворот полосатой рубашки. Эти руки были красноречивее и важнее любых слов. Их добрая сила могла бы сравниться только с нежностью материнского сердца. Надежнее защиты не бывает.
Смотрел и ждал. Просто еще не умел понять, что никакой корабль никогда не проплывет по моей речке. И отец никогда не вернется. Но у меня была Ласковка и фотография. Мне ничего не оставалось, кроме как ждать.
С усилием вглядываюсь. Снова и снова, но, как не пытаюсь, не могу ничего опознать. Тусклые подвижные пятна. Еле уловимые, они, то расползаются в стороны, то поспешно собираются в неясные фрагменты тел, лиц, подобие предметов. Потом опять истончаются, блекнут. Стараюсь помочь им, но они сопротивляются или же действительно слишком слабы, чтобы приобрести плотность и четкость осмысленных очертаний. Так хочу удержать их взглядом, но все безуспешно: