На втором этаже он столкнулся со старой фрау Виль гельм. Она держала в руках сумку в цветочек. Эта фрау Вильгельм всегда была очень странной: то и дело сновала по лестнице вверх-вниз и торчала то у одной двери, то у другой. Иногда утром папа или мама открывали входную дверь, а на пороге стояла фрау Вильгельм – будто только что подслушивала или подглядывала в замочную скважину.
– Здрасте, фрау Вильгельм, – сказал Пауль.
– Здравствуй, Пауль, – отозвалась та. – Давненько не виделись.
Она уставилась на него правым глазом. Левый глаз у фрау Вильгельм всегда был зажмурен. В детстве Пауль ужасно её боялся. Потом-то привык, но всё равно, если соседка подходила совсем близко и была видна морщинистая ямка на месте левого глаза, становилось жутковато.
– А мы только сегодня ночью вернулись, – сказал он.
– Как съездили? – поинтересовалась фрау Вильгельм. – Хорошо было на каникулах?
– Ну да. – Пауль старался не смотреть ей в лицо. – А теперь опять в школу.
– В шко-о-олу! – воскликнула фрау Вильгельм. – Господи Иисусе! Что, там совсем ужасно?
– Ну-у-у… – протянул Пауль.
В школе и вправду было ужасней некуда. Нет, не из-за учёбы. И не из-за учителей – его классный руководитель, господин Ампермайер, очень хороший. Всё дело в Тиме и Томе – они каждый день его шпыняют. И ещё там ужасно потому, что на всех переменках он, Пауль, торчит во дворе один-одинёшенек. Но рассказывать об этом фрау Вильгельм совсем не хотелось.
– Ой, мне же ещё уроки делать! – спохватился Пауль. – До свидания, фрау Вильгельм!
– До свидания, Пауль! – кивнула та.
Дзынь-дзынь-клац, дзынь-дзынь-клац! Пауль пробежал ещё два пролёта и остановился у квартиры с табличкой «Фельманы». Тут он жил, вместе с мамой и папой.
Пауль вставил ключ в замок и хотел уже повернуть, но вдруг услышал тоненький голосок:
– Ой-ой-ой! Циппель его дери! Да что ж это такое!
Пауль насторожился. Неужели кто-то дома? Но у родителей голоса совсем другие. «Ой-ой-ой» звучало так, будто где-то разговаривает маленький ребёнок.
Пауль оглянулся – никого. Приложил ухо к двери – тишина. Он снова взялся за ключ.
– Ой-ой-ой!!! – запищал тот же голосок. – Что это ещё за штуковина?
Пауль вытащил ключ, нагнулся и поглядел в замочную скважину.
Длинный пустой коридор. Два неразобранных чемодана, зонтик от солнца и надувной матрас у книжного шкафа. Больше ничего. Так, минуточку! Что это? Пауль вздрогнул. Вон там, слева. Что-то белое шевелится в темноте. Прямо в замке! Пауль отшатнулся. Притих, как мышка, и прислушался. Казалось, совсем рядом кто-то сопит.
– Кто там? – спросил Пауль.
– Никто! – ответил тоненький голосок. – Никто-никто!
Неизвестный говорил так робко, что Паулю было совсем не страшно. Ну, почти не страшно.
Он нерешительно переспросил:
– Совсем никто?
– Да-да, – отозвался голос. – Никто, стопроцентно. Тут никто!
– А кто тогда говорит?
– Кто говорит? Никто не говорит. Это ветер!
– Ветер не разговаривает.
– Точно. И я тоже не разговариваю.
Голосок помолчал, а потом запел:
– Тут совсем никто, смотри,
Не живёт никто в двери.
– Ладно, неважно, – сказал Пауль. – Не хочешь выйти?
– Нет, – ответил голосок. И добавил тихо: – Не решаюсь я.
– Я тебя не обижу, – пообещал Пауль, – честное-пречестное.
Замочная скважина засветилась, словно в замке зажглась лампочка. А потом показался светящийся пузырь, как от жвачки. Он вырос из замочной скважины: сначала дорос до размеров горошины, потом стал с теннисный мяч, потом – с апельсин. Надулся ещё, оторвался от замочной скважины и подплыл к Паулю. Пауль замер и молча смотрел. Теперь пузырь был размером с бутылку для воды, которую он брал с собой в школу. Или с его любимого плюшевого тигра. Он смотрел на Пауля огромными глазами, улыбался и светился.
– Доброе утро, – приветливо сказал пузырь.
– Э-э-э… ну поздновато уже для утра-то, – только и смог произнести Пауль. – Пять часов. Скоро вечер.
– Ах, – огорчился белый пузырь, – когда же в таком случае утро?
– Ну, утро – утром. После того, как проснёшься, перед завтраком.
Пузырь задумался:
– Но я же только что проснулся. Почему это тебе поздновато?
– Потому что я встаю утром. Когда поднимается солнце. А когда оно заходит, иду спать.
– Ага, – сказал пузырь, – солнце. Ага. – И он стал медленно опускаться вниз. – Ох… о-хо-хо-хо…
У