Отшибло им руки, мозги!
Кусаю я горькую былку
И – дума: смоги… помоги…
Чтоб завтра беда не случилась:
Грабеж. И пожар… Самогон.
Сидит на порожке учитель.
– День добрый…
– А добрый ли он?
Один вот… А школа пустая,
Ее уж продали на слом.
И прядь задрожала седая.
И в высях рассерженно гром
Ударил.
– Господь недоволен.
Подамся в монахи, видать,
Коль я подчистую уволен
И больше тут нечего ждать.
Уже борода вон готова
И посох дорожный готов.
Уйду из родимого крова,
Ненужный историк Петров.
А гром еще раз прокатился
По небу, по тверди земной.
– Прости… – я ему поклонился
И тоже обжегся слезой.
Пред осенней стужей
Пастух небесный бражничал всю ночь,
И дебоширил он, кнутом стреляя,
И, травостой дождя чтоб не толочь,
Сшибались тучи, искры высекая.
И все в округе, позабыв про сон,
Под ритмы грома смешанно плясало:
Столетний дуб, скирда, станица, Дон
И Разина утес с лихим оскалом!
Что это? Преднамеренный шабаш
Нечистой силы пред осенней стужей?
И мой, огнем охваченный, шалаш —
Похож он на жар-птицу – близко кружит
В прощальном танце: кончена пора
Благоуханных, радых песнопений.
Грозит расправой Стенькина гора,
Мелькают вспышки, неуклюже тени
Толпятся, шебуршат и гонят прочь!
Я отступаю в заросли колючек.
Напор стихии мне не превозмочь?
Не тот, как говорится, выпал случай?
Шалаш – мой поэтический приют
На время очарованного лета —
Золою стал. Сам торжествует, плут,
«Свое пространство» угольками метит.
Но я успел с тетрадкой ускользнуть
За безопасные пределы духа.
– Не ты ль отшельник?
– Разгадал я суть…
Я голоден.
– Возьми, браток, краюху.
Я тоже вот философ. Сторожа
И вы, поэты, сроду были братья,
У нас одна житейская межа,
Не нитками мы сшиты – крепкой дратвой!
Я откусил. И пожевал:
– Твой хлеб
С горчинкою…
– В нем полынок и ветер,
Отведавши, прозреет, кто был слеп,
Глухой услышит звуки, белым светом
Возрадуется, кто готовил смерть
Себе, прощение – награда мужу,
Он от амуровых не спасся стрел,
Теперь супруге верен и – не тужит!
Так мы стояли на краю земли,
И лики наши в сполохах являлись,
Как две иконы. Тучи шли и шли
И небеса от грома сотрясались.
И оставался страх. Полночный гвалт.
Последняя гроза всегда такая:
Хмельно-бурлив ее девятый вал —
Но срок его величья истекает.
Все стихнет: дуб столетний и утес,
Река большая.