Добротные дома (полудомки) ставились в последней четверти XIX века, когда Россия уверенно ступила на путь преобразования, промышленного подъема. Что бы там ни говорили об отсталости Российской Империи, но Транссибирская магистраль, Туркменская железная дорога проложены русскими людьми, проложены тогда, когда Эйфелева башня горделиво возвещала о торжестве железа и стали в Европе. А железом и сталью одной Трассибирской магистрали можно было опутать всю Германию…
Цивилизованная Европа долго укоряла нас нашей русской печью, полатями, тараканами и, конечно, лаптями. Что ж, была печь, были полати, не было ни перин, ни пуховых одеял, были кирпичи, были голые доски… И все-таки я благодарно вспоминаю не только русскую печь и не только полати, но и того быстро обсохшего бычка, что стучал своими копытцами по устланному свежей соломой, только что вымытому полу.
– Как назвали? – гладя четвероногого белолобыша, с явно издевательской ухмылкой спросил рядом живущий и часто заглядывающий в родительский дом младший сын моего дедушки – Егор Петрович. Егорка голоштанный, как в глаза и за глаза звали навеки проклятого отступника не только от старой – от всякой веры, басурмана, христопродавца.
– Ты бы шапку сперва снял, – выглянув из чулана, из-за его ситцевой, усыпанной блеклыми цветами занавески, укоризненно пропела моя бабушка Анисья Максимовна, пропела и горестно притихла.
Егор Петрович спохватился, снял шапку и опять стал спрашивать, как назвали на удивление крупного, огненно-красного телка.
– Никак не назвали…
– Назовите Иисусом.
Бабушка схватила ухват и выкатилась из чулана.
– Нечистый дух, сгинь с моих глаз, не погань моей избы!
– Изба-то не твоя…
– А чья она, твоя, што ли?
– Моя.
– Господи! – воззрясь на освещенные светло горящей лампадой древние, дониконовского письма, образа, слезно взмолилась ошарашенная неслыханным богохульством сердобольная старуха. – Господи!.. – повторила она, – за какие прегрешения наказал меня? Ежели б я знала, ежели б я ведала…
– А разве ты не знала?
– Што я знала? Ничего я не знала.
Не знала Анисья Максимовна, что ее последыш, встав на ноги, пойдет не по тому пути, не по той дороге. Да и кто мог знать, неисповедимы пути Господни…
А и в самом деле, неисповедимы всякие пути, всякие дороги. Помыслить страшно: от Бога отступился? Без Бога – ни до порога. Пословица-то не зря бается, не зря говорится.
«Темнота» – так Егор Петрович отзывался обо всех, кто держался за старину, за религиозные каноны, особо потешался над старой верой, к которой он сам когда-то принадлежал, сам когда-то ходил в моленную, читал