– Попрощайся с дядей-то! – подталкивая меня к белым валенкам дяди Андрея, проговорила мать, проговорила так жалостно, что мне подумалось, что и дядя Андрей может убиться, упасть в колодезь.
Я упрямо молчал. А в это время взятые в руки вожжи тронули вложенные в рот Любима железные удила. Не знаю, заметила ли моя мать, но я заметил, как укатились казанские сани, только их подреза оставили на снегу две полосы, по которым скользила взошедшая над багряным сугробом зари рождественская звезда.
III
Пастухи пустыни, что мы знаем?
А и вправду, что мы знаем? Я даже не знаю, когда родился мой дед, знаю только его имя и отчество – Петр Матвеич, знаю, что Петра Матвеича все звали батенькой, одни – почтительно, другие – подсмеиваясь. Я и сам называл своего деда, нет, не батенькой – батей.
– Батя, расскажи сказку!
И батя долго-долго рассказывал о невидимом граде Китеже, о поганом хане Батые, что черной тучей надвигался на Китеж.
Рано, пожалуй, с годовалого возраста стал приобщать меня мой дед к Богу.
«Без Бога – ни до порога», – не один мой дед, все так говорили.
На третьем году я усердно клал поклоны, клал их со скамьи, клал перед завтраком, обедом, ужином. Соблюдал посты, соблюдая, ждал мясоеда. Взошедшая над багряным сугробом звезда возвещала не только о появлении зачатого Святым Духом Младенца, но и о кринке поставленного на стол молока, о сдобренной скоромным маслом каше…
А пока я терплю, говею. Дед надумал испытать меня, подошел к залавку, взял хлебальную чашку, наклал в нее творога и подал мне. Я замотал головой.
Старик умиляется, похваляется мной перед своим единоверцем Петром Степанычем Филиновым, что заглянул в наш полудомок по какой-то неотложной надобности.
– Вот он какой!
Петр Степаныч одобрительно кивает непокрытой, убеленной седыми волосами головой. А потом, как бы спохватившись, говорит:
– Пора собираться.
– Пора, Петр Степаныч, пора, – отзывается дед и, привстав с табуретки, подается к деревянному крюку, на котором висел старый, заляпанный заплатами полушубок.
Шубенный нос – такое прозвище пристало к моему деду. Почему-то оно вспомнилось мне, это прозвище…
– Ты пойдешь с нами? – надевая шубник, проговорил обожаемый мною мой старый-старый батя.
– Еще бы не пойду! Пойду.
В избе нашей, в нашем полудомке не было ничего примечательного, голые стены, щели в стенах, в щелях – черные тараканы. Одну из стен украшали старинные – с кукушкой – часы. Они как-то скрашивали действительно убогий быт, тот быт, который, казалось, ничто не могло изменить. Приверженцы протопопа Аввакума крепко держались за свой уклад жизни, избегали какого-либо украшения.
Щелкнула дверца, из маленького окошечка выглянула кукушка,