На избу с теплыми плечами
Садился белый голубок.
Но про себя мы тихо знали,
О том шептала нам листва,
Что жизнь, как прежде, отчисляли
Со дня Христова Рождества.
Учись прощенью на досуге!
Когда легко былому мстить,
Не лучше ль вспомнить друг о друге,
Не лучше ли себя простить?
Неужто снова захотели.
Чтоб в этом прошлом наконец
Стоял на согнутых коленях,
Как враг отъявленный, отец?
Младший брат
Буду спать при горящей лампаде,
Белый свет и оглох, и ослеп,
Полетит в горевом снегопаде
Паутинками липкими снег,
Буду спать я в тоске и дурмане –
Отчий дом, это воля твоя! –
На тобой сбереженном диване,
На пружинах его бытия.
Это грозная вечность украдкой
Положила на сердце ладонь,
Чтобы в нем негасимой лампадкой
Возгорелся бессильный огонь.
Кто мне вехи судьбы обозначит
И укажет мне – кто виноват?
И душа моя горлицей плачет
И летит за тобой, младший брат.
Снится мне, что из комнаты душной
Наши окна распахнуты в сад,
Брат мой спит, над его раскладушкой
В темной яблоне звезды шуршат.
И в доселе неведомой пытке
Оттого мои слезы не спят,
Что в саду заскрипела калитка,
Словно брат возвратился назад.
Поменяю в стакане водицу,
Поменяю на блюдечке хлеб,
Покрошу его ветру и птицам,
Всем воителям вечных судеб.
Спит наш дом – никогда не проснется!
Спит наш сад столько весен подряд,
И душа моя горлицей вьется
Над могилой твоей, младший брат.
Интернат в Кирилло-Белозерском монастыре
Пристанище детей глухонемых –
Пустая монастырская пристройка,
С трудом вмещает келья пятерых,
И жмется к койке худенькая койка.
А стены так же немы и глухи.
И замкнуты, и сдержанно угрюмы.
За чьи в веках плутавшие грехи
В бессвязный лепет выродились думы?!
В безмолвье неозвученного сна,
В печальные, замедленные игры…
Так набери же снадобья, сосна,
В стерильные целительные иглы!
Строительные меряя леса,
Живые вновь продергивая нити,
Твори для этих деток чудеса,
Святая монастырская обитель.
Они, Господь, поверили тебе,
И снится им на узенькой кровати,
Что где-то там, в родительской избе,
Рассветный лучик щели конопатит.
А ночи нет ни чище, ни белей!
Не слышно в ней ни лая, ни мычанья,
Лишь детское дыхание полей,
Всевышним обреченных на молчанье.
Повеет бездны холод нежилой,
И вздрогнет мир, и улыбнется кротко,
И