– Почему не в белом платье?
Этот вопрос меня удивил, одежда была совершенно не важна для меня. Я могла часами разговаривать с интересным человеком, но если меня спрашивали, как он был одет, я не могла вспомнить даже цвета глаз собеседника, я не видела. Зато я всегда видела настроение, характер, отношение человека ко мне.
После школы я думала куда поступить, но во всех художественных ВУЗах надо было сдавать историю, которую я терпеть не могла, не находя в ней никакой логики, поэтому я предпочла сдавать физику и геометрию в педагогический институт на художественно-графический факультет. Там тоже давали художественное образование…
Живопись и рисунок я сдала на отлично, а вот сочинение написала на «три», из-за пресловутой пунктуации, мне не хватило одного балла… На работу я не пошла, мне было всего шестнадцать лет.
Иногда удавалось подрабатывать в качестве оформителя, рисуя афиши для клубов. Вечерами я продолжала ходить в художественную школу, там оставалось учиться еще один год.
Осень 1972 года. Сокольники. Знакомые слова, напоминающие о картине Левитана.
Примерно такой пейзаж и был передо мной, когда я писала этюд во время практики в художественной школе. Колорит, правда, был другой – небо сияло пронзительной синевой, и дорожки были сплошь засыпаны желтыми листьями. Я стояла за этюдником, на картоне уже появились очертания аллеи, по которой прогуливались мамы с детьми, пенсионеры, пробегали собаки. Мне нужно было такое людное место, чтобы побороть свою стеснительность и научиться не реагировать на различные реплики гуляющей публики. Меня это ужасно раздражало – я не могла работать, когда за спиной кто-нибудь начинал задавать всякие дурацкие вопросы:
– Девушка! Как Вас зовут?
– А почему тут этот кустик не нарисован?
– А где Вы учитесь?
– А что Вы делаете сегодня вечером?..
Вот и сейчас, я почувствовала – кто-то стоит за спиной. Давно. Главное сохранять видимость спокойствия, не оборачиваться! Не получается, движения кистью становятся бестолковыми, мажу невпопад. Кто-то еще тронул за плечо. Еще чего не хватало! Развернувшись, я произнесла с отличным произношением французскую фразу:
– Кэс – кё – се!
Как это у меня выскочило, я сама не поняла… Передо мной стоял юноша потрясающей красоты: темно-серые глаза в которых асфальтовым тоном отражалось небо, волосы светлые, не соломенные, ближе к светло-русым, кожа, тем не менее, была не как у блондина, не розовая, а матовая, чуть-чуть отдающая смуглостью. При этом темные брови, ресницы, красивый рисунок губ. А нос! Крупный, не прямой, и не с горбинкой, описать невозможно – проще нарисовать…
Художники не знают правил приличий – перед красотой они беспомощны, стараясь запомнить, они могут смотреть, не отрывая глаз сколь