Жена, раньше отдававшая дому, ему, детям большее время суток, одновременно с его переходом на новую работу ударилась в науку, решительно заявив, что мальчишки уже взрослые и теперь заниматься ими должен мужчина, отец, что для ее души одних уроков в школе маловато. В момент, когда особенно нужна была ее поддержка… Эх! Да еще эта беда с младшим сыном – простыня по утрам частенько оказывается с мокрым желтым пятном. Правда, в последние дни в его здоровье наступили перемены к лучшему. И это благодаря тому, что Черепанов привел хорошего врача-специалиста, но этот самый Кузнецов намеревается совсем уйти с работы, а обращаться к нему частным образом – это не совсем удобно, особенно, если по отношению к себе просто кожей ощущаешь необъяснимую, но стойкую неприязнь врача. С чего бы это он?..
Проблемы работы, семьи оплетали его невидимыми нитями все туже и туже, поэтому Александр Валентинович видел выход из этого положения не в кропотливом каждодневном распутывании этой незримой сети, а в резком прорыве. Он принял решение ходатайствовать в управлении о переводе из таможенного досмотра к себе в отдел тех ребят, с которыми работал, которых хорошо знал, чувствовал степень профессионализма каждого.
Перебирая пыльные бумаги, думая обо всем сразу, всячески стараясь оттянуть тот момент, когда надо будет нажать кнопку в торце стола, вызвать секретаршу, а через нее и всех тех, кто имел хоть какое-то отношение к сегодняшнему рейду, Ефимов пришел к окончательному решению – обсуждаться и анализироваться сейчас, здесь, в этом кабинете, будет версия «номер два», по которой всем должно стать ясно: просчитался он, и только он, начальник отдела, не продумав до мелочей всей операции. «Пусть оборотень, если он есть, успокоится и ведет себя более расслабленно, – подумал он. – А тем временем, если даже он и не раскроется, я, поменяв кадры, избавлюсь от него». Ему бы, с его анализом, заниматься не сыском, а социальными проблемами. Знай он о проблемах смены руководства на радио, или в детской больнице, или там, у самых облачных вершин государства, не мучился бы. Но, что поделаешь, в этой жизни, где родился, там и пригодился…
Ефимов, в который уже раз за эти дни, пододвинул к себе письмо, адресованное предшественнику, прибывшее, судя по обратному адресу, из мест не столь отдаленных; осторожно, чтобы то не порвалось на протертых сгибах, развернул и медленно перечел короткий, хорошо знакомый текст, и особо – подчеркнутые карандашом три строчки: «…я срок тяну, а гнида Грифильштейн, звался Аликом, на воле «кашу» хавает, фанеру на ней имеет…», «…я под дурика косил, хотел отказаться, но он паханом грозил, кликуха его Звонарь…», «…Алик цену набивал себе, у меня в поселке бракуши есть лучше…»
Ефимов уложил письмо в папку. Оно было маленькой, но хотя бы какой-то зацепкой. Майор, пока еще в самых общих чертах, выстраивал вариант «прорыва». Но