– Ты ешь, ешь. Я не к тому… – Он подлил ей чая в дымящуюся теплом железную кружку, которую она держала двумя руками, согревая крепкие, даже грубоватые ладони, не по-девичьи коротковатые пальцы с тёмными подногтёвыми дужками.
– Ты не обижайся, ты действовала, так сказать, на инстинкте самосохранения, а это чувство, к счастью, пока сильней слабо ещё привитых нам понятий о частной собственности. «Что-то я не то плету. Она вон еле глотает, зуб, что ли, болит?..» – подумал он. – Так, ладно философствовать, давай ешь. Ты, случаем, не постишься? – «Ну, вот опять ляпнул не вовремя голодному человеку…» – А то пост два дня как начался, у меня жена соблюдает и меня вербует. Но поскольку я, так сказать, в дороге, то и яйца положила, и даже колбасу… Ешь, ешь. Килька вот. Света уж три месяца тут нет, электроплитку не включишь, газ в баллоне тоже кончился, вот даже чай горячий из города привёз. А буржуйку уж лет десять не ставил, и не помню где она там, в сарае. Ты ешь, ешь… Мироныч приедет, я у него ещё супчик заварю, растворимый без осадка.
Вера снова насторожилась, услышав про какого-то Мироныча.
– Это председатель колхоза нашего дачного. Тут налёт был, вот он ездит, разбирается. Ты ничего не слыхала, не видела? Ты вообще откуда идёшь-то?..
Вера и так ела кое-как, а услышав про председателя и налёт, вовсе перестала, даже руки убрала со стола.
– Я… ничего не слышала… Я за озером была, на дд…угих дачах… не этих… Я там в домике одном три дня жила… тихо… – Глаза её снова начали темнеть. – …Я сейчас пойду… Спасибо вам… У меня в Слободе знакомые есть… Я поеду… Я сейчас пойду, – всё больше отстраняясь, повторила она.
Он тоже почувствовал, что тонкие тёплые ниточки, вдруг слабо соединившие их, натянулись и уже обрываются одна за другой. После недолгого и вынужденного его гостеприимства всё справедливо возвращалось к тому моменту, когда он вышел из комнаты в кухню и впервые увидел её на лавке у стены. Да он, честно говоря, и не сильно внутренне сопротивлялся этому.
«…Ну пришла, так вот попала в дом к нему, накормил он её, можно и денег немного дать, у неё вряд ли они есть, чтоб до Слободы доехала, до переправы в город. Мало ли что ныне случается. А может, девчонка и не так проста да тиха, как кажется. За озером жила в даче, тоже чужой… При любом раскладе, кто ж это зимой по нетопленным дачам бродит, скрывается, можно сказать… А питалась как? Рыбку, что ль, ловила? И не жалко для голодного, и мало чего там, на дачах, зимой найдешь, но ведь чужое без спросу брать приходилось. И как же она в ту, заозерную, дачу попала? Через окошко, что ль? Выходит, что умеет открывать? А может, и другое совсем… С родными поругалась да ушла впопыхах из дома, а потом растерялась, в историю какую-нибудь влипла. Или родители, алкаши чёрные, сами девку выгнали или побираться, приворовывать заставляют. Чего ныне не встретишь. И каждому не поможешь при всем желании…» – размышлял он, шкрябая ложкой в консервной банке. Но размышлял всё же как-то неуверенно, словно силком