– Многие лета и поболее наследников! – И восхищались: – А государыня и впрямь хороша собой, краше не бывает!
Та, словно рождена была для трона, ласково улыбалась всем: юродивым, ремесленникам, нищим, торговым людям, клосным, бродягам…
Черная тайна
Спустя четыре часа, обкусывая сосульки с бород, с трудом двигаясь в тяжелых шубах, гости спешились у царского дворца в Александровой слободе.
Иоанн Васильевич, за всю дорогу не проронивший ни единого слова, ни разу не ответивший на приветствия, подозвал Никиту Мелентьева и Малюту Скуратова. Он что-то буркнул им и закосолапил в свои покои – вкусить винца и вздремнуть после дороги.
Мелентьев же засуетился, приказал:
– Бегом десятка два мужиков на пруд – полынью пробивать!
…Толпа любопытных, собравшаяся на берегах, наблюдала за работой и рассуждала:
– Не иначе как сам государь пожелал рыбку свежую к столу выловить! Вон и креслице ему служивые тащат, на лед ставят. Дай Бог здоровья Иоанну Васильевичу, добрый он у нас! Не то что в чужеземных странах короли-нехристи. А наш, сказывают, сегодня прикажет угощение в честь своей свадьбы посадским выставить. А рыба – для закуски!
Другие возражали:
– Было бы чего выпить, а закуска – лишнее! Можно из дому чего свое принести, огурец соленый али капустки.
Тем временем обнажилась ото льда темная тяжелая вода. Ратные люди, помахивая копьями и бердышами, не допускали на лед любопытных. А тех прибывало все более и более – из окрестных сел и деревень тащились: чего, мол, еще учудил государь-батюшка?
Мороз крепчал, но никто не расходился. Солнце окрасилось кровавым цветом и потянулось к закату. Перламутровый горизонт начал темнеть.
Вдруг широко распахнулись ворота дворца. Появился сопец с трубой, приложился, разрезав воздух резкими звуками. Стаи ворон всполошно поднялись в небо.
И тут показался в богатом убранстве, прижимая кривоватыми ногами сытые бока жеребца, сам Иоанн Васильевич. В нескольких саженьках сзади каурая кобылка, понуро опустив голову, тащила легкие пошевни.
Народ ахнул:
– Кто, кто в пошевнях, да еще нагишом?
Действительно, в пошевнях навзничь лежала раздетая догола царица Мария. Ее запястья были вервием приторочены к облучку, отчего казалось, что Мария распята. Видать, ее давно держали на морозе, ибо тело сделалось совсем белым, словно фарфоровым.
За пошевнями двигались стражники. Жуткая процессия остановилась на берегу. Стремянный Никита помог государю слезть с жеребца и под локоть повел к креслу.
Народ увидал, что по щекам Марии стекают, медленно застывая, слезы, а губы шепчут отходную молитву. На ее лице был написан немой вопрос: за что?
И