– Только не говорите, что он нашел покупателя на саквояж, а не на инструменты, – хихикнул Горемыкин и показал трехлитровую бутыль мутного самогона. – Эта любушка стояла рядом с инструментами. Видно, наш покойник любил выпить.
– Любил, – отозвался Беспальцев с сожалением. – Вот именно, что любил. Теперь для него все в прошедшем времени.
Он подумал, что смерть рецидивиста помешала раскрытию преступления. Вот как бывает – нашли вещдок, причем очень важный, сняли отпечатки пальцев, вполне возможно, что эксперт признает на нем пальчики Будченко – любой следователь о таком подарке может только мечтать, – но допросить подозреваемого, выдавить из него признание и закрыть дело уже не получится. Дело закрыла смерть – неплохое название для детективного фильма. Убийство часовщика, считай, раскрыто. Но раскрыто ли?
Пока остаются вопросы, на которые нет ответа, так утверждать нельзя. А вопросов как собак нерезаных. Куда, спрашивается, делись саквояж и часы? Неужели Будченко действительно продал их и пропил? Почему же тогда оставил инструменты? По словам Софьи, они были очень ценные. Любой часовщик – не обязательно в этом городе – оторвал бы их с руками и заплатил приличную цену. Бывает, конечно, что покупатель на менее ценные вещи находится быстрее, но подходит ли это к ситуации с рецидивистом?
От напряжения лоб следователя прорезала глубокая морщина, сразу состарив его на несколько лет, и Максим, наблюдавший за майором, вклинился в его размышления:
– Думаете о том же, о чем и мы с Андреем? Почему саквояжа нет, а инструменты на месте?
– С тобой к гадалке не ходи, – усмехнулся Беспальцев и смахнул мутную каплю пота с хрящеватого носа. – Правда, Олег мог их и пропить, и продать. В пользу этого говорит эта красавица, – он указал на бутыль.
– Что-то подсказывает мне, что он этого не делал, – пробурчал Андрей. Геннадий махнул рукой:
– Давайте дождемся заключения нашего Панкова. Может быть, вскрытие направит нас в нужное русло.
– Хочется надеяться. – Максим скривил губы, тряхнув золотой шевелюрой, и все трое пошли к служебной машине, ожидавшей их у осиротевшего дома.
– Телеграмму матери отстучите, – попросил Беспальцев. – Если завтра приедет, нужно будет с ней переговорить.
– Сомневаюсь я, что о сыне она много знала, – сокрушенно отозвался Горемыкин. – Бывает: сын гад последний, преступник, но к матери относится трепетно, бережет ее покой. Разве мы это не проходили?
– Проходили, и неоднократно, – Геннадий открыл дверь машины и залез в салон на заднее сиденье. – И в таких случаях матери порой сообщали очень ценные сведения. Видишь ли, брат, материнское сердце не обманешь. Оно способно многое подмечать.
– Да я, собственно, и не возражаю, – ответил Андрей с переднего сиденья. – Сейчас выйду у почты и отстучу телеграмму. Останови, – попросил он водителя, и желтый автомобильчик притормозил у одноэтажного