испуганно огляделась: еще было рано. Только-только заалелась заря робкой полосою над займищем. Утренний сумрак лежал, людей – никого. Сначала хотела кинуться к Солоничу, недалекому соседу и дальней родне, а главное – мастеровитому, на все руки человеку. Может, он построгал бы рубанком – и все. Хотела кинуться, да вовремя спохватилась. Солонич кому-кому, а жене да матери сболтнет. А у тех язык – помело. Пойдет гулять слава. Нужно было управляться самой.

      Она еще раз поглядела: боже мой! Так ярки казались полосы черного мазута. Строгать она не умела, а закрасить на месте – не успеть. Не хотелось трогать дочь, а по-иному нельзя.

      Пошла, разбудила. Сняли ворота, отнесли их на баз. Без ворот подворье гляделось нелепо.

      Ничего не понимая со сна, в распахнутом халате, Роза испуганно таращила глаза и спрашивала мать:

      – Чего это? Кто? Почему, мам?

      А когда прошла сонная одурь, всплеснула руками, заплакала:

      – Ой, да кто же это, мама?! За что?! Да я же ни в чем не виновата… Вот ей-богу! Вот клянусь тебе! Чем хочешь побожусь…

      Слезы дочери, ее испуг и боль резанули Ольгу по сердцу. Знала она, что не дочери, а ей мазали ворота. Но как сказать это?

      – Как людям покажусь? Фетисовы что скажут? Виктор…

      Дочь плакала, а врачи не велели ей волноваться, могут быть приступы. И, жалея родную кровь, Ольга пересилила себя, сказала:

      – Чего ревешь, овечка бестолковая? А ну, перестань. Мне надо реветь, да вот такучими слезами, – показала она. – По кулаку чтоб были. Поняла? Мне реветь надо.

      – Тебе? Почему? Ты в чем виновата? – Слезы у дочери высохли, и она смотрела на мать испуганно.

      Странное дело: до сей поры Ольга, сколь могла, таила от всех запретную свою любовь, но знала, что ведает о ней чуть не весь хутор. А родная дочь, выходит, зажмуркой живет. Теперь вот бери ей все и объясняй.

      – Виновата я, понимаешь, виновата. Мне измазали ворота, мне. Не тебе.

      Ольге давались эти слова с трудом. Она опустила голову.

      – За дядю Михаила, мам?

      Выходит, дочь что-то да знала.

      – За него, – отрезала. – Иди скотину прогоняй. Кто спросит про ворота, скажи: ночью приехали на машине, шофер пьяный, ворота поломал. Теперь починяем. Поняла?

      – Поняла, – ответила дочь и побежала в дом одеваться.

      Ольга, не мешкая, взялась за ворота. К обеду их нужно было на место поставить. С утра людям некогда рты разевать: есть ворота или нет. А к обеду за хлебом пойдут, коров доить – тут и углядят, и потекут разговоры.

      Краска в хозяйстве была, и, не жалея ее, Ольга стала валиком ворота красить, накаткою, чтобы быстрее.

      Дочь проводила в стадо корову, выгнала с база коз, а те, любопытные, лезли к свежей краске, шумно нюхали ее.

      – Кызь, пошли! Кызь! – погнала их Роза. – Я быстро, мама. И тебе помогу.

      У Ольги все еще в глазах стояла плачущая, испуганная дочь. А может, вправду Роза в чем виновата? Может, на ней грех? В тихом-то омуте…

      Но это была лишь слабость, бабья минутная слабость…