Баба Дуня шумно вздохнула и отправилась на свое место, к низенькой скамеечке, к вязанью.
– Она слезьми кричала…
– Ну и что? Притворялась, да и все.
– Вот такучими слезьми, – показала баба Дуня, – в горох.
– Она и в кулак заплачет. Притворяется. Пять минут поплакала и заработала. Ей же не только ты подала.
– Все, все. Митревна денег дала, носки пуховые. Валентина платье да туфли неношеные. По всем дворам. Одежей и деньгами, об харчах не говоря.
– Вот так, – вздохнул теперь внук. – За час – десять пенсий твоих заработала. Притворилась, и все.
– Ну да… Притворись, – все же не поверила баба Дуня. – Вот такучими слезами… Взаправдашними.
– А как же артисты притворяются? Надо – и плачут.
– Так то артисты, а это – баба…
– Ох, бабаня… бабаня… Тебе разве докажешь. Обманывают вас, кому не лень. И тот пьяница, ты сама говорила, погорелец.
– Ащаул… – засмеялась баба Дуня. – Тот на центральной попался. Милиция его защемила.
– На центральной, да не у вас. А вы тоже подавали.
– Подавали, – согласилась баба Дуня. – А как же… Человек говорит: сгорели, детям негде прислониться.
– Да мало ли кто чего говорит! – разозлился внук. – Разоблачать их надо, и все. А не подавать. Они так и будут обманывать. А вы как маленькие… «Слезьми кричит да слезьми», – передразнил он. – А Москва слезам не верит.
– Так то Москва, – вздохнула баба Дуня. – А мы сами в этих слезах… Господи… Не приведи господь… – Она задумалась, и взгляд ее отуманился. – Не приведи господь… – повторила она, отложила вязанье и стала прибирать со стола.
Внук ушел в дом. А на столе лежала раскрытая старая книга, учебник географии с пожелтевшей картой. И прежде чем закрыть ее и унести в темный чулан, баба Дуня склонилась над гладким листком. Она ничего там не искала, лишь пощурилась. Но чудилось ей, что был, где-то был неведомый город Кардабон – живая беда.
Лазоревый цвет
Двор мой последние годы все более полонит пустая трава. То ли сил стало меньше от нее отбиваться, а скорее – охоты: растет… и пускай растет. Места много. И огород затравел. Да и какой это теперь огород! Лишь названье. Грядка лука, грядка чеснока, полсотни помидорных кустов да кое-какая зелень. Земли пустует много и много. Уже не с мотыгой, с косой выхожу поутру на покос.
Но вот цветы остались. Сейчас август, конец его. По утрам – зябко. Роса. Днем – тепло, но палящего зноя нет.
Полыхают, горят, нежно светят простые мои цветы – душе и глазам отрада.
Конечно, главная краса и гордость – это циннии; по-нашенски, по-донскому, – «солдатики», наверное, потому, что прямо стоит цветок, не колыхнется на твердом стебле, будто гренадер.
А все вместе они – словно высокий костер, багровый, алый, красный. Тихое пламя его не палит, но греет. Кто ни войдет во двор, сразу хвалит: «Какие у вас циннии хорошие!» Даже фотографироваться приходили возле цветов. Честное