Тут же к ее хвосту стала прилаживаться сорока. Чтобы клюнуть. Значит, живут вместе, заигрывая друг с другом.
На крыльце – никого. А слева – в беседке – какое-то шевеление. Как Фрикиш туда глянул, все замерло. Порожек – семь. Шесть деревянных. А самая нижняя – сооруженная из кирпича.
Парень открывает дверь и – первым – пропускает в дом Фрикиша. В комнате – никого.
– Садитесь, – подвигает стул сопроводитель.
На столе – фрукты. И – пепельница.
– Курите, – позволяет он.
Фрикиш машет рукой.
Судя по шагам, вошли двое. Со спины.
– Здрасть!
Это мужской голос.
– Добрый день!
Женский.
Фрикиш обернулся и смотрит на них с остановленным дыханием. Знакомые лица. Оба.
Но где видел, сразу на ум не приходит.
– Ну вот и мы в одной игре.
Женщина смотрит на него, улыбаясь.
– Любительница дорожных афоризмов, – подсказал мужчина.
– Это вы те учителя? – вырвалось у него.
– Да, – подтвердила она. – Я еще назвалась вашей фамилией. Но вы, как истинный конспиратор, никак не реагировали на это. Или вам часто встречаются однофамильцы?
– Нет, – наконец выдавил он из себя.
И вдруг дом разом всполошился. Захлопали какие-то двери. И даже зазвенело стекло в окне.
И тут же на пороге появился тот большой начальник, с которым Фрикиш встречался вчера.
– Ну как, господин курортник, – обратился он к Фрикишу, – отдохнул для дальнейшей службы? – И, не дождавшись ответа, пояснил: – Задача у нас та же.
И он понял, что для епископа Луки не скоро еще наступят спокойные времена.
8
Обида ожила внезапно. Как старая рана.
Пробилась сквозь пережитые ощущения, отфильтровалась до кристаллического неприятия и забликовала зыбким светом – всегда зеркального – прошлого.
А обида на старшего брата Владимира Феликсовича возникла у Луки еще в двадцать втором, когда он прислал письмо, в котором – сердито – увещевал не «идти по двум дорогам одновременно».
А полоснула по душе такая фраза:
«Здесь или разбрасывание, или гениальное совмещение – подозрительная наука и мистицизм, доходящий до апостольства».
Как было замечено, только неправота делает человека категоричным.
А письмо было исполнено именно в категорическом тоне.
Вот как низко он опускает значение духовных проповедей:
«Великий доктор Гааз, воспетый Рони, не сказал ни одной проповеди о Боге, а освещал все вокруг себя, как солнце, и стал примером даже для потомства».
Наверно, не зря чекисты приобщили это письмо к уголовному делу, которое завели против здравого Духа.
Не тех прощал Святитель, простил он и брата.
Так на кого же тогда осталась обида?
А может, обиду потопила та радость, с которой встретила его Софья Сергеевна Велицкая, на чьем попечении