Осталось только «да».
– Да-а! – протянул Горький и двинулся дальше, неведомо куда, обживая место своей, конечно, не очень строгой ссылки.
Жизнь под надзором полиции напоминает существование в аквариуме.
Даже показывают пальцем.
А у тебя нет возможности воскликнуть:
– Люди! Я не такой. Воспринимайте меня по-другому!
Да и если бы эти фразы были бы озвучены во всю прыть, они вряд ли заставили прохожих менее торопиться по своим делам.
А Горький, гуляя по Арзамасу, носит за пазухой удручение.
И оттого оно до ужаса томительно, что в это время в Москве, в Художественном театре, он у всех на устах.
Вернее, не столько он, сколько герои его пьес «Мещане» и «На дне».
Если честно, никогда не думал Алексей Максимович, что популярность плодит сцена.
До этого ему казалось, что будоражит его проза.
Такая приземленная, пахнущая не только настоем трав, но и кореньев.
А драматургия, можно сказать, легкий жанр.
Особенно подобное впечатление усиливает неожиданный мир актеров, порой искапризившихся раньше, чем выпадает им время очутиться на сцене.
Но драматургам некуда деваться.
Они своего рода заложники их сумасбродства, а потому и делают все возможное, чтобы казаться пораженными если не самой их игрой, то, на худой конец, индивидуальностью, которую они из себя представляют.
Проехал какой-то тарантас.
Беззастенчиво подмял щит со стихами.
И вдруг откуда-то взялась девочка-грязнушка.
Выволокла щит на обочину дороги.
Прислонила к забору.
Но слов уже на щите не разобрать.
Только зияет поранка, оставленная вороной.
Горький поковылял дальше.
Чтобы почерпнуть еще каких-нибудь впечатлений.
Не важно, шокирующих или умиротворяющих.
Чтобы только не было так пусто на душе.
Иной раз он ловил себя на ощущении, что драматургия поселила в его душе гордыню.
Да и есть отчего.
Газеты пестгжг добрыми о нем словами. Поклонницы – да, появились и такие, – из куропаток – глядят на него воспаленными любопытством глазами.
И ему как бы приходится оправдываться, что он не гений или, на тональность ниже сказать, не талант, и все, что показал людям, взято у народа.
Для возврата ему же.
Доведя степень превращения, схожую с производством из нектара меда.
Поэтому он – пчела.
Арзамас же пригоден еще для одного.
В нем как-то особо обостряются воспоминания.
Кто-то из великих сказал – это от глухоманности.
Когда нет вокруг близких к столичным соблазнов.
И жизнь медленно протекает из сосуда «скука» в сосуд «печаль».
Знакомства в Арзамасе заводятся с трудом.
Словно угол рушат у старого дома.
И дружба тут бывает недолговечной.
Потому как Арзамас – город непостоянства. Хотя здесь есть своего рода интеллигентное общество,