На такой размах они с Ладо, если честно, не рассчитывали.
И вот когда разговор почти иссяк, и появился на пороге Ладо.
– Вот! – сказал он торжественно, и положил перед Багировым первый номер газеты.
Глаза Петра Исаевича дрогнули.
– Ты писал? – спросил он у Кобы, указав на статью с неопределенным названием «от редакции».
Коба опустил глаза.
– Это программная статья! – воскликнул Ладо. И – на запальчивости – стал читать:
– «Мы призываем всех грузинских борющихся социал-демократов принять участие в судьбе «Брдзола», оказать всяческое содействие в ее издании и распространении и тем самым превратить первую свободную грузинскую газету «Брдзола» в орудие революционной борьбы».
– Ну что ж, – сказал Багиров, – «Первый блин», вопреки русской поговорке, не стал у нас комом.
И он сдул с цветка, не думающую с него улетать, божью коровку.
Глава вторая. 1902
1
Эта записка адресовалась Елисабедашвили. Учителю.
И была она настолько замысловатой, что ротмистр Джакели так ничего и не понял, о чем говорил некий арестованный Иосиф Джугашвили, описывая красоты неведомых ему гор.
Начальству же ротмистр доложил, что Джугашвили в камере не почувствовал себя подавленным, что регулярно делал гимнастику и замирал похоже на молитву, хотя при этом не крестился.
Но главное, что удивило Джакели, Джугашвили два или три раза сорвал тюремное буйство. То есть пору, когда заключенные безумствуют без конца и края, шумя в камерах, громя все и ломая то, что попадет под руку.
И только подобное решили сотворить друзья по неволе, как Джугашвили задал им единственный вопрос:
– Вам мало знать, что вы дураки? Хотите, чтобы в этом убедились все? Оскорбительные произнес слова.
Нечтимые.
Кинулся к нему один верзила.
Глазами жжет.
Словами пышет.
А Джугашвили, опускаясь в молитвенную позу, говорит:
– Если еще хоть шаг ко мне сделаешь, то черти тебя отпоют в аду.
Согнул тот верзила два пятака в вареник, а шага, очевидного для всех, не сделал. И всем стало ясно: камера обрела нового пахана. И это обстоятельство почему-то забеспокоило начальство. Привычней ему, когда все идет по старому, без перемен и новых каких-либо вывихов. А Джугашвили таил в себе какой-то подвох.
К ногам Кабы упал листок. Кажется, отрывок из какого-то рассказа. Похоже, юмористического:
«– Два часа найдешь из своей бурно процветающей жизни?
– Почему именно столько?
– Больше не смею занимать. А меньше – не имею права.
– Не дай умереть любопытству.
– Через два часа меня ждет другая.
У нее щелкнула застежка, что была ниже шеи.
– Я имею ввиду, работа, – уточнил он».
Коба повертел в руках листок, так и не поняв, что его появление в камере могло означать.
На прогулке некто в сером, с серыми же усами, рассказал, как в Киев