С тех пор Колька нет-нет да подкормит Бельматого. То корку хлеба принесет ему, то сенца беремку, коль это зимой, надергает. Лось доверчиво идет на его зов и, совсем как бычок-летошник, которого они беспривязно содержат на базу, трется головой подшейностью о его плечо.
Еще попервам, когда Бельматый был только обнаружен, Клюха взял с матери слово, что она не расскажет о нем отцу. Потому как тот сроду никакого милосердия ни к чему живому не питает. И пока Клавдия Якимовна верно блюла их тайну.
Однако чего же не ломают порошу? Ведь уже развиднелось почти окончательно. О таком времени дед Протас говорит: «Кобёл и тот на ярмарку попер». А тут чего-то чухаются. И Клюха чуть было не задал отцу этот вопрос. Но тут на пороге появился Охлобыстин.
– Покурить бы, – просительно произнес он, зная, что, выезжая на охоту, Арефий Кирсаныч ограничивает и в этом.
Отец ничего не ответил. А вышедший следом за Охлобыстиным Денис Власич, поглядев на свои часы со светящимся циферблатом, сказал:
– Начальство не опаздывает, оно задерживается.
И тут сошлась какая-то внутренняя пригонка, которая все время давала косоту, когда Клюха пытался осмыслить прошлый вечер. К примеру, как это из вьюжной коломути появился Охлобыстин? Да к тому же один? И ни машины у база, ни подводы. И еще с подарком, который за здорово живешь шесть верст – вот так – перед собой, как он его нес, не упрешь. Значит, его сюда подвезли. А сами уехали. И вот сегодня, видимо, обещали поутряку нагрянуть, чтобы закатиться с ними на охоту.
И главностъ тут Охлобыстина, как показалось Клюхе, была в чем-то ущемлена. Не так широко, что ли, он себя вел. Хотя напился точно так же, как и во все прошлые разы. И спал сугубо по-своему, не сидя и не стоя возле стола.
Мотор прогырчал неожиданно, и вскоре возле ворот остановился газик-козел. И тут же дверца у него наотмашно распахнулась, и из чрева машины вынырнул Мартын Селиваныч Бугураев. Он помог выбраться тому, кто сидел на переднем сиденье. Обмахнул с его плеча эполетно упавший с дерева клочок инея.
Охлобыстин, молодцевато сбежав с порожков, протрусил к машине, чтобы быть поближе к событиям выгрузки, как понял Клюха, более высокого, битого разной недоступной его разуму знатностью, начальства.
И вот что бросилось в глаза Клюхе: одет Охлобыстин был не в свою обычную шубу, переливающуюся широким окладистым воротником, а в кожушишко, рукава которого кончались задолго до того, как у Богдана Демьяныча начинались локти.
Подбежав к начальству, Охлобыстин, поздоровавшись, произнес:
– Не дали вам поспать-попочевать, Николай Митрофаныч. Но закон охоты суров.
– Это Верятин, – тихо произнес оказавшийся за спиной у Клюхи и не смевший выйти вперед Вычужанин.
– А кто он? – понаивничал Колька, твердо зная, что это тот самый дядька, голос которого записан у него на магнитофоне. Это он, как там было сказано, «вел» бюро. Вроде бюро – бычок на веревочке.
Но