Избраннику. Одному из бранников…
Он прикидывал разные возможности и понимал, что полностью уйти от своей тревоги не может. Что его ожидало дальше? Козлиная шкура и единоборство с медведем на потребу князя и присных его? Вечное заключение в остроге? Что ж, это была не худшая возможность – и в неволе люди могут думать.
Загремел засов, дверь отворилась, и в келью заглянул стражник, а потом, отодвинув его в сторону, ввалился толстый китаец.
– Не ждал такой беды для Вас, уважаемый Серьга, – сказал Жо Бень. – Вот уж истину глаголят ваши поговорки да пословицы! Что поделать, если в вашей стране наступило время правления под девизом «Своеволие и единовластие»? Говорил я Вам, грешно задумываться о покорении Небес. Мстят Небеса своевольному человеку.
– Да не небеса, Жо, – сказал розмысл. – Люди отыгрываются.
– Просил за Вас князя, – сообщил китаец. – Даже слушать не захотел. Сказал: того, кто меня поносит, никакие заслуги не спасут. Нет, говорит, не поймешь ты, китаец, нет слаще удовольствия, выпить чару медовухи и раздавить твоего врага. Он, говорит, над умом моим посмеялся, мою мысль об артельном княжестве грязными ногами растоптал, а такой авании я простить ему никак не могу.
Посидели, помолчали. Китаец Жо достал из просторного халата изящный и вместительный серебряный кувшин, протянул розмыслу.
– Отгоним мрачные мысли, – предложил он. – Выпьем по доброму глотку маотая. Сказано мудрецами, доброе вино спасает от печалей.
Выпили по два, однако легче не стало.
– Что я для Вас могу сделать? – грустно спросил китаец. – Видит Небо, я сделаю все, что в моих силах. Вы человек умный, Вас бы по достоинству оценили в Китае.
– Какой уж тут Китай, – вздохнул розмысл. – Будем дома помирать.
Посидели в печали, незаметно допили маотай.
– Буду за вас бороться, многоуважаемый Серьга, – сказал китаец. – Хоть и нелегко мне преступить через воспитание, ведь нас учили быть покорными Небесам и правителю, которого назначило Небо. Но то, что происходит с Вами, я считаю высшей несправедливостью.
Розмысл остался один. Тоска, печаль тугая жила в его душе.
Что дальше? Больше всего думалось почему-то о девке Дубравке, что служила ему в тереме. Славная была девица – стан тонкий, губы нежные, нрав кроткий, хотя и чугунком с постными щами могла метнуть, коли не по нраву ей что было. А каково ей теперь станется?
И ворочался розмысл