И братья, и Мария Магдалина,
И Господом обещанная глина.
Но кто пойдет теперь с тобой? Любой.
По небу аки посуху. В хлеву
Останется овца. А там Египет.
Отчизна выпита, и воздух выпит
Архангелом. А я-то что реву?
Смоковницы и Гефсиманский сад,
Потом петух орет четыре раза,
Петр камень в карты выбросит, зараза,
А смоквы все висят, висят, висят.
Слепая ласточка опять заголосит
И молвит, бледная: живи, дружок, покуда
На горестной осине лишь Иуда,
А не Христос рассерженный висит.
«А Создателю вновь хвала…»
А Создателю вновь хвала —
Его желчь отыщешь с трудом.
Вот твой храм, сгоревший дотла,
Вот твой странноприимный дом.
И в серебряной нищете
Что же делать, Господь, прости,
Горемычному сироте?
Разве руки крестом сплести.
Из-за пазухи нож кривой
Ночь достанет, станет, как зверь.
Ты поверишь, что я живой?
Умоляю тебя, поверь!
«Я живу, как Бальзак и как Пушкин, в долг…»
Я живу, как Бальзак и как Пушкин, в долг,
Я родился почти в сорочьей сорочке,
Потому и никак не возьму я в толк,
Откуда берутся эти вот строчки.
Откуда грешная эта земля,
Откуда безгрешная эта корова —
Для смерти для, для бессмертья для
Иль для святого небесного крова?
Я иду по берегу державной реки,
Так иду, по самому краю.
Ловят рыбу радостные рыбаки,
А я рассвет выбираю.
А еще сирень, что на берегу,
Белая, словно печаль былого.
Я ее, милую, сберегу,
Только об этом ни слова.
«Вещун-кузнечик, бормочи…»
Вещун-кузнечик, бормочи
Свое заветное желанье,
Веди беспечность на закланье —
Оно сбывается в ночи.
В особенности среди трав,
В росу горячую одетых,
При взрослых бормочи, при детях —
Не всякий взрослый костоправ.
Но дети – дети слышат впрок
Твою волшебную молитву —
Не как судьбу, не как ловитву,
Не как заученный урок,
А как внезапный Божий знак,
Смущенный мыслию большою,
Парящий тихо над душою
И приходящий лишь во снах.
«Жил человек. Соловьев и бабочек слушал…»
Жил человек. Соловьев и бабочек слушал.
Ел что попало, лягушек одних не кушал.
Щи хлебал и парное пил молоко,
Женщин любил – растерянно, одиноко.
Господи, как же их было много!
А потом ушел далеко.
Жил человек. И жизнь была не напрасна.
Жил человек, как будто не в первый раз, но
Всегда казалось, что он умрет вот-вот.
Жил человек – и друзья у него были:
Одни его презирали, другие – любили.
Жил