Иду на перехват. Владимир Рыбин

Килией светится крупными немигающими звездами. Ночь стонет разноголосым лягушечьим хором. Перекликаются птицы в прибрежных камышах, громко и безбоязненно, как до войны.

      Потом он идет вслед за связным по темной парковой дорожке, стараясь справиться с зябкой дрожью во всем теле.

      – Что сказал доктор? – с улыбкой спрашивает Седельцев, едва мичман переступает порог.

      – Велел выспаться.

      – Значит, все в порядке. Я его знаю, он бы не выпустил.

      Мичман молчит, боясь расспросов.

      – Дорогу в Лазоревку не забыли?

      – Никак нет!

      – Чему вы улыбаетесь?

      – Как ее забудешь, товарищ капитан-лейтенант? Лазоревка теперь для меня, что Кострома родная.

      – Да, конечно, – серьезно говорит Седельцев. – Место боевого крещения не забывается. Так вот, придется вам снова отправиться туда.

      – Есть! – Протасов морщится, стараясь смять распирающую его неуместную улыбку.

      – Получены сведения, что там снова готовится десант. Выходить надо немедленно, пока темно. Пойдете протоками. На открытых участках маскируйтесь берегом. Если обстреляют, не отвечайте. Пусть думают, что рыбацкий катер. Ясно? Вопросы есть?

      – Так точно! Никак нет! – И Протасов снова расплывается в широкой улыбке.

      Седельцев хлопает его по плечу.

      – Ну, с богом, герой ты мой веселый. Смотри будь осторожней, бдительней будь, похитрей, одним словом.

      На рассвете новая «каэмка» Протасова входит в темень под знакомыми вербами Лазоревки и прижимается к зыбким мосткам. Задыхаясь от нетерпения, мичман бежит по тропе сквозь влажные заросли лозняка. Роса брызгает в лицо холодным дождем, пресно мочит губы. Наверху, у задерненного бруствера, его окликают.