Пуле ангел не помеха. Борис Васильев

при этом в руках расстегнутую объемистую сумку, вежливо, но жестко предупредили, что здесь ему ловить нечего. Если он хочет иметь свой кусок хлеба, пусть лучше гоняет мальчишек, повадившихся приторговывать анашой возле палаток. Поэтому Селезнев не очень огорчился, когда начальство настойчиво предложило ему подать рапорт о зачислении в ОМОН. Ростом и силой его Бог не обидел, а новое место службы сулило беспроигрышный вариант. Во всяком случае, как он рассчитал, тех денег, что он получит за службу в Чечне, ему должно было хватить на ближайшее время. А потом можно и в область перебраться. В деревне его ничто не удерживало. Так и не женившись к своим двадцати шести годам, он не оставил там ни кола, ни двора: все продал, чтобы расплатиться с долгами.

      Несмотря на то, что он добровольно взял на себя не только приготовление пищи, но и все другие хозяйственные заботы, остальные омоновцы его недолюбливали. Скорее всего, за неуемную болтливость и претившую другим откровенность. Селезнев не скрывал своих намерений как можно быстрее сколотить хотя бы какое-то состояние и уйти из милиции, чтобы вновь попытаться начать свое собственное дело. Службу он люто ненавидел, считал тех, кто пошел на нее по доброй воле, безмозглыми идиотами, презирал их и не скрывал этого. Хотя и остальные не считали милицейскую службу своим призванием, но не кичились пренебрежительным к ней отношением. Во всяком случай вслух об этом никто не распространялся.

      Лишь Леонид Портнов относился к Селезневу немного лучше, чем другие, терпимее. Может быть у него были для этого какие-то свои личные причины, а может быть потому, что обладал большим, чем другие, жизненным опытом. Он вообще не был категоричен в своих суждениях. В отличие от сослуживцев Портнов считался ветераном в органах внутренних дел – работал в областном отделе исправительно-трудовых учреждений инспектором. Конечно, он мечтал о более высокой должности, но, как считал, ему не давали ходу, хотя он всеми силами стремился сделать карьеру. Не проходило совещания, на котором Леонид не критиковал бы направо и налево руководителей колоний, с пеной у рта не доказывал необходимость реорганизаций, а чаще слово в слово повторял выступавшего с докладом руководителя. Но как только дело доходило до практической работы, до участия в тех самых преобразованиях, которые он так настойчиво отстаивал, Леонид находил массу причин и отговорок, чтобы остаться в стороне. Кого-то ругали за промахи, кому-то объявляли взыскания, даже неполное служебное соответствие. Портнов же за три года не получил ни единого замечания, поскольку ничего не делал, а, значит, не совершал ошибок. И потому наказывать его было не за что.

      Больше всего он любил ездить в командировки в колонии с проверками, где его по давно установившейся традиции принимали как дорого гостя – хлебосольно и от души. Он благосклонно принимал угощение, не отказываясь и от скромных подарков, в виде солидного оковалка свинины или нескольких кур из подсобного хозяйства. Мог взять и деньгами, особенно если