Симон выбирается из машины со стороны пассажира, на карачках спешит к упавшему на тело первого усача Хамеду, переворачивает его и… слава богу, тот еще шевелится. Один из двух японцев приподнимает голову молодого жиголо, получившего укол, щупает пульс и произносит: пуазон (яд), но Симон слышит сначала пуассон (рыба) и вспоминает, как Барт анализировал японскую кухню, потом переводит взгляд на Хамеда (кожа желтая, белки желтые, тело в конвульсиях), и до него доходит – он кричит, чтобы вызвали «скорую», а Хамед пытается что-то ему сказать, с трудом приподнимается, Симон наклоняется к нему, спрашивает про функцию, только Хамед уже не способен повторить текст, в голове все смешалось – детство в марсельской нищете, Париж, приятели, соития, купальни, Саид, Барт, Слиман, кино, круассаны в «Ла Куполь», атласные блики на маслянистых телах, с которыми он соприкасался, и все же перед самой смертью, когда вдали уже слышны сирены, он успевает прошептать одно слово: не то «эхо…», не то «эко…»
31
Жак Байяр прибывает на место, когда полиция уже оцепила периметр, но японцы исчезли, и второй усач, тот самый, которого они сбили на «Фуэго», тоже. Тело Хамеда еще лежит на мостовой, там же, где и труп нападавшего с зонтом, воткнутым в грудь. Симон Херцог курит, закутавшись в одеяло. Нет, с ним все в порядке. Нет, что это за японцы, он не знает. Они ничего не сказали, спасли ему жизнь и уехали. На «Фуэго». Да, второй усач, видимо, получил травму. Вообще здоровый он бычина, раз после такого удара очухался. Жак Байяр растерянно смотрит на пазл из двух сцепленных безжизненных тел. Почему именно «богиня»? Их перестали выпускать в семьдесят пятом. С другой стороны, «Фуэго» – модель, едва сошедшая с конвейера, ее даже пока не вывели на рынок. Мелом рисуют контур трупа Хамеда. Байяр закуривает «Житан». В общем, жиголо просчитался: информация, которую он хранил, его не спасла. Отсюда Байяр делает вывод, что убийцы хотели заставить его не говорить, а молчать. Почему? Симон пересказывает ему последние слова Хамеда. Байяр спрашивает, что ему известно об этой седьмой функции языка. Измученный, но не утративший менторского инстинкта Симон объясняет: «Функции языка – это лингвистические категории, описанные великим русским лингвистом по имени…»
Роман Якобсон.
Лекция, которую собрался прочесть Симон, осталась без продолжения. Он вспоминает книгу на столе у Барта – «Очерки по общему языкознанию» Романа Якобсона, открытую на странице с языковыми функциями, и вместо закладки – лист с записями.
Симон втолковывает Байяру, что документ, из-за которого уже убили четырех человек, возможно, лежал у них под носом во время обыска в квартире на рю Сервандони, и не обращает внимания на полицейского, который стоит у них за спиной, а затем, услышав достаточно, уходит звонить. На левой руке полицейского